Алёша Карпов
Шрифт:
День был теплый. Кругом стрекотали кузнечики, звенели жаворонки.
Карповы шли не торопясь, часто останавливаясь на отдых. Алеша с тревогой смотрел на осунувшегося отца. Кашляя, Михаил хватался за грудь, то и дело вытирал с лица пот.
Большой сосновый лес кончился неожиданно, как будто кто-то его обрубил. Дорога пошла засеянными пшеницей и овсом небольшими полями, разбросанными вперемежку с березовыми и осиновыми рощами.
Путники свернули с дороги к тихо журчавшему ручейку. Михаил снял с плеч котомку и устало растянулся на мягкой зеленой лужайке. Алеша тотчас же взобрался на ближайший холм и просиял от радости. Совсем рядом, в каких-нибудь полутора
— Наше село особое, — щуря старчески слезящиеся глаза, рассказывал дедушка. — Мы в карты проиграны. Давно это было, лет сто пятьдесят назад, а то поди и больше. Ехал, говорят, граф Демидов на заводы свои в Кыштым будто бы. А за ним из самого Петербурга князь привязался, Потемкин. Ну, дорогой они от неча делать в баргу и срезались. Игра одна денежная так называлась. Вестимо, у Демидова денег куры не клюют, а у князя в кармане ветерок гуляет. Продулся князь, а платить нечем. У Демидова хотя богатства и прорва, но своего упускать не желает. Если, говорит, денег нет, недвижимостью плати. Ну, и договорились. Распорядился тогда князь отписать графу Демидову в оплату за проигрыш из княжеской вотчины, с речки Тютнярки, пятьдесят крепостных мужиков с женами, детьми, стариками, кошками в собаками, а больше чтоб ничего им не давать. Ну, а если в случае назад прибегут, приказано было бить их плетьми до полусмерти, отливать водой и отсылать к графу обратно. Уж очень ему мужики нужны были. Дрова рубить, уголь жечь и на другие работы. Людей не хватало. Вызвал князь своего управителя и говорит: «Надул меня тогда граф, шестерку подсунул. Ну, да ладно. Теперь уже поздно об этом говорить. Черт с ним! Отбери ему самых строптивых и битых. В Рождественском, но речке Тютнярке, кажется, больше всего таких живет. Вот оттуда и дай». А приказчик демидовский усмехнулся и дал князю такой ответ: «Ничего, ваша светлость, нам не привыкать. У нас беглые каторжники и те, как лошади, работают, а тютнярцы и за верблюдов сойдут.
Дедушка тяжело, по-стариковски вздохнул и, помолчав, продолжал:
— Привезли мужиков в непроходимый лес и вокруг озер на четырех полянах поселили. Четыре названья селам дали, но только они и до сей поры тютнярцами себя называют. Привычка. Допрежь здесь везде лес был, а теперь вот куда Урал-то отодвинули. Тьма народу наплодилась. Куда ни глянь, везде тютнярца увидишь — и в Кыштыме, и в Карабаше, и в Каслях, и в Челябе. Где только они спину не гнут! А «баргой» назовут, в драку лезут. Позором считают. Люди… не то, чтобы граф или князь какой. Стыд имеют.
Алеша еще раз посмотрел на родное село, помахал картузом и радостно закричал:
— Здравствуй, барга тютнярская!
Вечером Алеша шел с озера. Сидевший на завалинке Потапыч подозвал его к себе. Старик высох, стал легким, воздушным, но двигался все так же рывками, по-детски быстро. Разговаривал внушительно, с тем добродушным и одновременно повелительным выражением лица, которое свойственно людям преклонных лет.
— Ну-ну, покажись, — говорил он, повертывая Алешу. — Больше полгода не виделись — срок немалый. Вытянулся… окреп. Так. С чужаком, говоришь, работал? Подвел он тебя?
— Мне стыдно, Потапыч. Я должен был смекнуть. Чай, не маленький, — ответил Алеша, краснея.
— Смекать надо, это правильно, — согласился старик. — Но ведь и то верно, что обмануть кого угодно можно. Мстить им, Алексей, нужно. Вы молодые еще, придет час — и взбутетените [6] их, дадите им духу.
— Жульбертона судили.
— Жульбертон — это пешка. Хозяевам заводов, помещикам, царю — вот кому надо бы головы свернуть. Пока их не уберем, Жульбертоны всегда найдутся.
6
Взбутетенить — отколотить.
— Но он-то ведь знал, что делает? Не маленький.
— Правильно, не маленький. Его и осудили. Но зачинщик все-таки не он.
Алеша задумался. Ему казалось, он начинает понимать, что заставило Жульбертона пойти на преступление.
— Купленный он, — вслух проговорил Алеша.
— Скорее всего, что так, — согласился старик. — А может, и не купленный, а просто сбитый с правильного пути человек.
— Чтой-то невдомек мне, про что говоришь-то. Я ведь неграмотный, — вздохнул Алеша.
Потапыч замолчал и долго смотрел немигающим взглядом в пространство, затем перевел взгляд на Алешу и с явной озабоченностью сказал:
— Неграмотным тебе оставаться больше нельзя, Алеша. Надо учиться.
— Я хотел еще в прошлом году, — уныло ответил Алеша. — И дедушка тоже хлопотал. Так ведь не приняли. А ничего с ними не поделаешь.
— С ними не сделаешь, так без них надо справиться. Приходи завтра ко мне, как только встанешь…
Алеша задохнулся от радости.
— Да как же это так, сразу? — с трудом выговорил он. — Бумаги бы надо, грифель тоже…
— Найдем бумагу, и грифель найдем, — ласково ответил Потапыч. — Здоровье бы только не подвело. Остальное уладим.
Теперь каждый вечер Алеша ходил к Потапычу. По мнению старика, учился он очень успешно. Потапыч, конечно, не знал, что Алеша днем и ночью сидел за уроками и почти не спал. Мальчик похудел, щеки ввалились. В глазах его появилось новое выражение: по-настоящему мир только теперь раскрывался перед ним.
К осени здоровье отца ухудшилось. Он уже не вставал с постели. Часто горлом шла кровь. За два дня до смерти Михаил подозвал к себе Алешу. С трудом приподнявшись на постели, он погладил его по волосам, потом взял за руки.
— Большой ты стал, сынок, скоро и грамоте выучишься.
— Потапыч говорит, что через две недели окончим, — проглатывая подкатившийся к горлу комок, торопливо ответил Алеша. — Я теперь умею читать, писать, знаю, как решать задачи.
Михаил еще крепче сжал Алешины руки.
— Передай Потапычу от меня большое спасибо. Мне ведь теперь и умирать легче будет…
Отец замолчал и долго лежал с закрытыми глазами. Две прозрачные слезинки выкатились из-под опущенных век Алеши и, скользнув по щекам, упали отцу на руку. Михаил открыл глаза, с глубокой тоской посмотрел на сына:
— Мать слушайся. Она тебя родила, вырастила. Дедушку с бабушкой. А потом вот еще что… — Михаил посмотрел по сторонам и зашептал торопливо:
— Отомсти им за меня, Алеша. За всех нас… Помни, пока не отрубите голову гадине, жизни вам тоже не будет. Да и жить, когда другие мучаются, стыдно…
Через день он умер, не сказав больше ни слова…
Семья жила на заработок дедушки Ивана. Старик возил для строящейся церкви камень. Когда убрали небольшой урожай, на семейном совете решили, что дедушка поедет возить на завод дрова, а Алеша пойдет на заработки.