Альфа и Омега. Книга 3
Шрифт:
Последнее он произнес почти виновато, но в то же время с настороженным опасением — паренек еще сам толком не решил, враг я или просто запутавшийся друг, и мне хотелось думать, что сомнения по этому поводу испытывает не он один.
— Думаешь, это правильно, Франко? — спросила я, когда мы практически плечом к плечу направились уже знакомой мне дорогой в сторону столовой.
— Что именно? — не понял он.
— То, что делает Гвин. Ты ведь знаешь, почему Меркурио и остальные ушли?
— Потому что они поверили Церкви, — ответил мальчик. — И вам. Гвин сказала, что было ошибкой пускать вас с вашим альфой в наше убежище.
— Нас никто и не пускал, мы вроде как сами вошли, — напомнила я.
— Я никогда не был на поверхности, — вдруг проговорил он, остановившись и внимательно посмотрев на меня снизу вверх. — Говорят, там опасно. И что церковники ищут нас. Это правда?
— Правда, — серьезно подтвердила я. — Мир на поверхности опасен, и Церковь вас ищет. Но оставаться здесь, внизу, не выход. Нельзя прятаться всю жизнь.
— Но ведь если мы выйдем наверх, — продолжил рассуждать мальчик, — нам все равно придется прятаться и убегать. Зачем, если здесь уже есть надежное убежище? Зачем его бросать и уходить искать новое, в котором нам даже не факт, что будет безопаснее?
Несколько секунд я молчала, подбирая слова и стараясь как-то собрать в кучу брызнувшие во все стороны мысли на эту тему.
— Да, внешний мир опасен, — медленно произнесла я. — Но он намного больше, чем убежище, и в нем намного легче спрятаться. А еще в нем есть то, чего ты никогда не видел и никогда не увидишь, если останешься здесь. Там много плохого, это правда. Много злых и жестоких людей и бестий, которые, возможно, захотят причинить тебе вред или использовать в своих интересах. Но много и хорошего. Небо, солнце, звезды, океаны — вся красота мира ждет тебя там. Понимаешь, Франко, — я остановилась, опустилась на корточки и взяла его за руку, заглянув прямо в глаза, — там наверху ты сможешь сделать выбор, рискнуть и быть счастливым. Тут этого выбора тебе никто не даст. Ты можешь проиграть, если выйдешь за очерченный кем-то другим круг, но пока ты остаешься внутри него, у тебя нет ни шанса выиграть.
— Но я здесь счастлив, — воспротивился он. — У меня тут родители. И друзья.
— И тебе никогда не хотелось узнать, что находится на поверхности? — покачала головой я. — Разве ваши учителя не показывали вам картинок и фильмов о том, что там есть?
— Показывали, но… — Паренек замялся, и по его лицу я видела, что он отчаянно борется с собой — или с теми установками, что ему давались всю его жизнь.
— Если бы тот мир был таким ужасным, как бы твои старшие друзья находили в нем своих вторых половинок? — не отступала я. — Ты же знаешь, например, Меркурио и Лотос. Разве Лотос плохая?
— Нет, — помотал головой он. — Но она ведь одна из наших. Она всегда была… одной из нас, просто не знала этого.
— Нет никаких «нас», Франко, — мягко возразила я. — Вы точно такие же, как и все бестии там наверху. Я тебе больше скажу — такие же, как и люди. Мы все одинаковые глубоко внутри, но мы так боимся, что нам сделают больно, что предпочитаем не замечать этой внутренней одинаковости и искать какие угодно внешние признаки, чтобы объединяться в маленькие разрозненные группы. Говорят, что у каждой бестии есть предназначенная вторая половинка, просто не все ее находят. Я не знаю, правда ли это, но вот мы с Йоном вообще встретились случайно, а сколько таких, как мы, так и не смогли дождаться этой случайности? Франко, нет разницы между носителями и обычными бестиями. Мы все друг другу братья и сестры. А если легенда о проклятии Зверя правдива хотя бы в своей сути, то нет разницы и между бестиями и людьми, потому что все мы происходим от одних и тех же предков. Просто мы… немного разные.
— Как двоюродные братья и сестры? — осторожно предположил Франко, и я с облегчением кивнула:
— Да, как двоюродные. Важно не то, чем мы отличаемся, а то, что нас объединяет и…
Я не договорила, потому что в этот момент мимо нас прошли двое караульных в темной форме, схожей с военной, и мне совсем не понравилось то, как они на меня посмотрели. Да и мой провожатый тоже сразу как-то встрепенулся, снова нахохлился и, не продолжая разговор, повел меня дальше в столовую. Там мы позавтракали тем, что осталось после остальных — а осталось довольно много, потому что накануне явно заготовили продуктов на всех жителей убежища, заметная часть которых сегодня по понятным причинам за завтраком отсутствовала. После столовой Франко отвел меня в ту часть убежища, где я до этого не бывала. Это оказалась теплица с ультрафиолетовыми лампами, где оймахисты выращивали овощи и лекарственные травы. Увидев эту маленькую ферму, я невольно задумалась о том, как много у них подобного рода запасов и как долго в случае чего они смогут продержаться без выхода на поверхность. Мысли были, прямо скажем, не слишком воодушевляющие.
— Мы сами вручную опыляем цветы, — сообщил мне Франко, заговорив впервые с того момента, как нас перебили в коридоре. — Насекомых тут нет. Полив идет автоматически, но нужно следить за землей и подкармливать ее. И за лампами тоже. Мой папа тут работает, он очень много знает о сельском хозяйстве и прочем. Он был профессором в университете, когда мама… пришла за ним.
— Отец рассказывал тебе о внешнем мире? — спросила я, наблюдая, как Франко проверяет какие-то показатели — вероятно, температуры и влажности, — на измерительных приборах, закрепленных у каждой кадки с землей. — О том, как он жил до того, как твоя мама нашла его?
— Он плохо жил, — пожал плечами мальчик. — Говорит, у него была другая семья, но он… постоянно чувствовал себя не на своем месте. Как будто ему чего-то не хватало или чего-то было слишком много. А здесь он счастлив. Он говорит, что никогда не жалел, что ушел с моей мамой и остался здесь.
Закончив обход, он включил систему полива. Старые, частично проржавевшие трубы загудели, натужно проталкивая сквозь себя воду, и я ощутила застоявшийся гнилостный запах в воздухе, когда его наполнили водяные брызги. Если в комнатах жилого отсека он не настолько шибал в нос, то здесь ощущался очень явственно, и мне совсем не хотелось думать о том, откуда вообще бралась эта вода.
— Твой отец счастлив здесь не потому, что он ушел из мира поверхности, — заметила я. — А потому, что нашел твою маму. Он ждал ее всю жизнь, и без нее все остальное просто не имело смысла. Он был бы счастлив с ней хоть в подземном бункере, хоть в королевском дворце. Ты… поймешь, о чем я говорю, когда вырастешь. И даже если его жизнь наверху не сложилась, это не значит, что ничья не сложится. У тебя своя судьба, и ты не обязан повторять путь своих родителей.
— Вы знаете, почему ушла Анни? — вдруг без перехода спросил Франко, и от такой прямолинейности я сперва даже немного сбилась с мысли.
— Она очень хочет иметь много детенышей, — наконец произнесла я, не скрывая печали в голосе. — Церковь обещала ей, что сможет это устроить, но, я думаю, они ей врут.
— Но вы же говорили, что мы можем доверять Церкви, — нахмурился он. — Гвин и мама считают, что вы… посеяли семена сомнения в голову Анни и именно поэтому она сделала то, что сделала. И поэтому же ушел Меркурио. Они поверили вам, а в итоге вы подвергли их опасности. Это правда?
— Это… сложно, — не стала упираться я, понимая, что не смогу в двух словах объяснить ребенку, почему некоторым священникам можно было верить, другим нет и что Меркурио и Анни приняли собственное решение, ответственность за которое несли сами. А потом сама сменила тему: — Франко, а почему ты не в школе? У вас тут разве нет уроков?