Альфа и Омега. Книга 3
Шрифт:
— Ты почувствовала это, когда они пытали Алонсо, да? — тихо спросила я. — Мне очень жаль, что это случилось с вами. Мне… правда жаль.
— Не смей говорить о нем! — Ее пустые глаза на мгновение вспыхнули, и на фарфорово-белых щеках проступил злой румянец.
— Но ведь все это из-за него, — возразила я. — Твоя одержимость местью Церкви, твоя паранойя, твой ужас от мысли, что кто-то может повторить его судьбу. Меркурио говорил, что его родители погибли во время той… встречи с церковниками. Он знает об опасности ничуть не меньше тебя, но также он знает, что нельзя выстроить ничего нового на фундаменте, пропитанном ненавистью, подозрениями и страхом. Он поверил мне не потому, что я задурила ему голову, а потому, что он очень хочет верить в то, что вы не обречены на такую жизнь. — Я обвела рукой забитое хламом, полутемное помещение. — Гвин, я знаю, что тебе больно и что ты их всех там ненавидишь. И я не предлагаю тебе пожимать руку новому Иерарху, потому что он тот еще ублюдок, который испоганил жизнь и мне, и многим моим близким. Но мы можем работать сообща. Я верила в это с самого начала, даже когда Меркурио убеждал меня, что до тебя не достучаться. Пожалуйста, Гвин, дай судьбе еще один шанс. Да, это не вернет Алонсо и не поможет тебе насладиться местью за его смерть — по крайней мере, не так, как ты, наверное, себе воображала. Но сейчас ты должна действовать не как омега, чьего альфу подло убили, но как глава Общества. Ты должна думать, что лучше для таких детей, как Франко — прожить всю жизнь без надежды или рискнуть и наконец получить шанс на нечто большее. Я очень тебя прошу — подумай о нем и остальных, а не о том, что терзает тебя саму. Я прошу тебя выбрать надежду, а не ненависть. Ради всех нас.
Она молчала, и я была даже не уверена, что она слышит мои слова и они не слились в нее в один нечленораздельный шумный поток. Но я должна была сказать все это, должна была хотя бы попытаться — чтобы потом, если все пойдет не по плану, я могла быть уверена, что сделала абсолютно все, что могла. И ни о чем не жалеть.
— Ты… представить себе не можешь, на что это похоже, — наконец через силу выдавила она, не глядя на меня. — Когда ты чувствуешь его боль всем своим телом, будто это тебя режут, жгут и скручивают до вылетевших суставов. Когда понимаешь, что любовь всей твоей жизни умирает, а ты совершенно беспомощна и бесполезна. Но самое страшное это даже не физическая боль. Знаешь, о чем я думаю каждое утро, Хана? — Она подняла на меня глаза. — О том, что другого такого, как он, у меня уже никогда не будет. Можно пережить смерть любимого, потому что где-то в твоей душе теплится надежда, что ты еще познаешь любовь, что она придет к тебе в лице другого партнера. Пусть не такая же сильная, пусть другая, но она будет. А когда убивают твое близнецовое пламя, у тебя нет этой надежды. Ты продолжаешь жить по инерции, но эта боль всегда внутри тебя. Она не уходит, она не становится легче, она день за день разъедает тебя изнутри. И нет ни защиты, ни способа ее облегчить. Когда я стала главой Общества, то поклялась, что не допущу, чтобы еще хоть кто-нибудь из моих подопечных испытал нечто подобное. Я решила, что моя непреходящая боль будет своего рода предохранителем от любых необдуманных поступков и что я никому не позволю ошибиться так, как ошибся Алонсо. Думаешь, я в восторге от того, где нам приходится жить и как вести дела? Думаешь, я не мечтаю о небе над головой и возможности наслаждаться рассветами и закатами каждый день? Но сейчас Церковь нас ищет, и на поверхности еще опаснее, чем раньше. И если выбирать между необходимостью прятаться под землей и риском испытать то, что испытала я — уж прости, Хана, для меня выбор очевиден.
— Но мы сможем вас защитить! — воспротивилась я, тем не менее испытав своего рода эмоциональный подъем благодаря тому, что мы наконец-то начали говорить по фактам, а не просто обмениваться категоричными мнениями. — У Йона достаточно средств и влияния. Церковь до вас не доберется.
— Ты можешь поставить на это жить своего альфы, Хана? — прохладно поинтересовалась Гвин. — И свою собственную, как неразрывно с ней связанную? Можешь пообещать мне, что если хотя бы один из наших попадет в беду, Йон будет готов обменять его на себя? Ты говоришь мне о безопасности, но где гарантии? Ты сама сказала, Иерарх и на вас точит зуб. По-твоему будет лучше, если он накроет нас всех сразу?
— А по-твоему будет лучше, если мы разобьемся на группы по интересам, которые он постепенно сможет передавить по отдельности? — не отступила я. — Только с нами у тебя есть реальный шанс отомстить всей Церкви в его лице. Но отомстить не кровавым самоубийственным преступлением, а своего рода политической волей. Ты больше не должна сражаться с этим в одиночку. Я не могу дать тебе гарантий, что никто из твоих подопечных не пострадает и что вы ничего не потеряете, присоединившись к нам, но я могу тебе обещать, что мы сделаем все, что в наших силах — и эти силы растут и крепнут день ото дня именно благодаря тем, кто еще соглашается быть их частью, — чтобы рассказать всему миру правду и избавить тебя и остальных от необходимости тащить на тебе этот тяжкий груз. Гвин, никто не застрахован от поражения, но, возможно, впервые у Общества появился реальный шанс на победу, какого не было, наверное, с самых семидесятых, когда Иерарх Далла был на вашей стороне. Ведь это уже было, правда? Церковь неоднородна и никогда таковой не была. То, что произошло тогда, может в том или ином виде повториться сегодня. Но только если ты позволишь себе рискнуть, потому что без тебя мы будем слабее. Ты — кусочек нашей силы, и я прошу тебя быть таковым в полной мере.
На этот раз она молчала куда дольше, и я даже почти поверила, что мне удалось ее убедить. Быть может, и удалось — в какой-то степени. Но явно не в той, на какую я смела рассчитывать.
— Уведите ее, — коротко приказала Гвин своим подручным. — До завтра никого к ней не пускать и не кормить.
— Да, госпожа, — послушно кивнули альфы, а я была настолько сбита с толку этим внезапным окончанием разговора, что даже не нашлась что возразить. Уже позже подумала о том, что, по крайней мере, мне не стали вырывать ногти прямо за тем столом, что, наверное, можно было в какой-то мере счесть успешным итогом переговоров. Конечно, хотелось верить, что мне удалось хотя бы заронить семена сомнения в ее душу, но, признаться, я уже начинала сомневаться в собственных силах это сделать.
Оказавшись снова заперта в пустой комнате, я попыталась связаться с Йоном, но он не отвечал, и я решила, что поговорю с ним позже — ближе к ночи, когда альфа, вероятно, освободится и сможет уделить мне время. Пульсация его запаха в моей метке была ровной и яркой, это означало, что с ним все хорошо — и точно так же он мог быть уверен, что все хорошо и со мной. Я искренне надеялась, что Гвин не станет исполнять свою угрозу и не будет добиваться своего пытками. Когда у нас с Йоном все только начиналось, мы могли обмениваться физической болью лишь при непосредственном физическом контакте, но за последние месяцы наша связь невероятно окрепла и теперь я не была уверена, что даже при всем желании смогу полностью ее заблокировать в случае необходимости. Одна лишь мысль о том, на что он способен в таком случае, заставляла меня содрогаться до глубины души. Потому что в том, что мой альфа мог быть изуверски жесток с теми, кто причинял боль его близким, я уже не раз имела возможность убедиться.
Усилием воли я заставила себя не думать об этом, вместо этого сосредоточившись на более бытовых вещах. Перестелила постель, потом, скинув ватное одеяло на пол, использовала его в качестве гимнастического коврика и по памяти повторила некоторые из тех упражнений на растяжку, которые мы с Медвежонком делали по утрам в Доме. Мне нравилось вспоминать о тех временах — простых, солнечных и понятных. У меня была работа, пусть и порой довольно тяжелая и не самая разнообразная, был любимый мужчина рядом, были подруги и тот, кого я искренне считала младшим братом. Я не знала ничего о своем будущем, у меня не хватало денег даже на новый телефон или весенние сапоги, но каждое утро я просыпалась счастливой и спокойной. С тех пор как в моей жизни появились большие деньги и связи, я не была спокойна и счастлива ни одного дня — и лишь иногда, заставляя себя забывать обо всем на свете, испытывала яркое сиюминутное удовольствие, от которого не оставалось ни следа уже к утру.
Такой теперь была моя жизнь, и ничего с этим было не поделать. Я долго привыкала к этому, долго пыталась отрицать и цеплялась за то, что ушло без возврата, но постепенно мои воспоминания блекли и таяли, превращаясь в смутный предрассветный сон, запомнившийся скорее ощущениями, чем глазами. И странно, что при всем при этом я совсем не думала о своей жизни до Йона — как будто ее и вовсе не было. Потому что даже то, через что мы проходили сейчас, было лучше, чем все то бесцветное и пустое, что составляло суть моего существования до ноября прошлого года. Вернуться к той жизни в квартире Джен с ежепятничным распитием вина и уютными объятиями на общем диване я бы уже ни за что не согласилась. Йон стоил всего — и всей той боли, что мы пережили вместе, и всего того страха, что я натерпелась, когда его не было рядом. И в этом смысле я прекрасно понимала Гвин и ее навязчивое желание уберечь оймахистов от того, через что она прошла сама. Да вот только на самом деле она ни от чего их не уберегала — а просто отчаянно пыталась удержаться за то прошлое, которое уже рассыпалось у всех на глазах. Как и я однажды.
К ночи голод стал особенно навязчивым. Я уже на несколько раз проверила все уголки комнаты в тщетной надежде, что кто-то мог оставить там случайную консерву или засохшее печенье, и собственные карманы, но не нашла ни крошки. Старалась не тратить лишнюю энергию и побольше пить, чтобы вода хотя бы на время заполняла желудок и создавала ощущение, что там что-то есть. В какой-то момент мой телефон несмотря на все мои попытки экономить аккумулятор все же окончательно разрядился, и я перестала понимать, сколько сейчас времени и день ли еще или уже ночь. Иногда проваливались в дрему, потом просыпалась и тщетно прислушивалась к шагам и голосам снаружи, но в коридоре было тихо. Иногда мне снилось, что дверь распахивается и в комнату врывается Йон, но когда мое сердце начинало восторженно биться и я поднималась ему навстречу, то оказывалось, что я все еще совсем одна.
Поэтому, когда это случилось в четвертый или пятый раз, я даже не пошевелилась. И только когда услышала приглушенный шепот, а мне в лицо ударил яркий свет фонарика, то поняла, что на этот раз не сплю.
— Франко? — растерянно пробормотала я, с трудом и скорее по росту опознав вошедшего. — Что ты тут делаешь?
— Я стащил ключи у мамы, — отчаянно храбрящимся голосом сообщил он. — Госпожа Росс, я подслушал, о чем вы говорили с Гвин. Знаю, что это нехорошо, но все равно. Я не думаю, что… Я не хочу, чтобы вы пострадали из-за наших внутренних проблем. Это Меркурио виноват, а не вы. Это нечестно, если будут мучить вас за его ошибки. — Я молчала, не зная, что сказать, и ожидая, пока он продолжит. Со сна голова туго соображала, к тому же опять начало болезненно покалывать в животе. — Мама будет ругаться, но я думаю, так правильнее. Пойдемте со мной.