Алхимия
Шрифт:
Альберт уже сообщил о печах (где надо греть), рассказал и о сосудах (в чем греть), поведал и о веществах (что греть). Остается сообщить самое, может быть, главное: как греть. И тут же следует подробное, шаг за шагом, описание операций с веществами, ведущих к окончательному совершенству — золоту.
Между тем каждый шаг — в некотором смысле сам по себе: каждое вещество может быть усовершенствовано и в своем индивидуальном качестве— как таковое. Но как? Только огнем, который не только изначальный принцип, но и тот огонь, которым греют, обжигают, закаливают. Отсюда описание горючих вспомогательных веществ, поощряющих трансмутацию. Сами же вещества в ней не участвуют. Как будто все выполнимо, воспроизводимо. Ан нет. Здесь-то и начинается таинственное описание магического ритуала, доступного лишь праведным. К делу примешивается деяние, к действию — священнодействие.
Принцип смешения несмешиваемого — образ действия алхимика, пародия на действие правоверного христианина. Смешивается все: селитра и злость, гнев и купорос, и все это вместе друг с другом. Именно после описания ритуальных действий следует ряд параграфов, описывающих смешивание. Но лишь совершенные вещи смешиваются лучше всего. Вот почему «физико-химическая» обработка (очистка) главных веществ занимает достойное место в этой сумме.
Всеядный алхимик, смешивающий как будто в одну кучу все, даже при подходе к сокровенному, не прочь рассказать вдруг о простой реторте, об обжиге второстепенных тел, но закончить самым главным: как же получить золото, если следовать всему, что здесь предписано. В итоге: золото так и не получено, хотя, кажется, и могло быть получено. Бытие оборачивается небытием. Опыт и удача каждый раз уникальны, а потому невоспроизводимы. Всегда есть на что — в случае неудачи — сослаться. Сам принцип смешения вещи и имени — залог неуспеха, ибо имя вещественно, а вещь — бутафорская. Вот почему полюса — бог и человек — остаются только вешками, а собственно алхимический миф проигрывается в полном небрежении этими крайними состояниями средневекового мышления. Ни теологизирование, ни технохимическое ремесло из алхимии не выводимы. Напротив, они утопают в ней, обретая легкомыслие как бы теории и как бы дела. Зато обретают значимость кривозеркального образа канонической культуры европейских Средних веков.
БЕЗРЕЗУЛЬТАТИВНОЕ ВСЕУМЕНИЕ алхимика и есть результат, лишь снившийся и Фоме, и Палисси. Осуществляется псевдоцелостность алхимического всеумения, когда, согласно Томасу Манну, «духовное и физическое начала соединялись и возвышали друг друга…» (1968, 2, с. 85). Таково устроение этого трактата. Так устроены все алхимические трактаты. Из того же теста сделан и сам алхимик, этот гомункулус позднеэллинистической паракультуры, привитой к культурному древу европейского средневековья.
Обращусь к теоретическим основоположениям, как даны они у Альберта (Albertus Magnus, 1958, с. 7–14). Несовершенные металлы больны, схвачены порчей. Алхимическое искусство способно их возродить. Своим многообразием металлы обязаны только различию собственных акцидентальных форм, но не сущностям. Сущность для всех металлов едина. Стало быть, лишить металлы акциденций возможно. А это значит осуществить другое вещество. Разные вещества осуществляет природа; металл образуется в земле от смешения серы и живого серебра (ртути). Однако начала эти уже могут быть испорченными (больное семя). Это обстоятельство и приводит к рождению металлов несовершенных. Далее Альберт приводит нисходящую классификацию металлов: золото, серебро, медь, олово, железо, свинец. Различие их обусловлено степенью порчи исходных начал и, в меньшей степени, особенностями среды (в чистой или нечистой земле происходит рождение металла). Итак, различие металлов акцидентально, а их тождество — эссенциально. Лечение металлов — рукотворный, но и боговдохновенный процесс. Но лечить прежде всего следует начала — серу и ртуть. Иначе говоря, нужно возвратить металл к первичной материи (очищением — огнем), ибо акцидентальные свойства переменчивы. Опять же: трансмутация металлов возможна.
Совершенный металл имеет рукотворную модель, составленную из двух (сера и ртуть) или четырех (еще мышьяк и нашатырь) начал. Это и есть эликсир, или фшософский камень, посредник меж несовершенными и совершенными металлами. Только эти начала-вещества-принципы следует особо очистить.
Вся препаративная часть этому и посвящена. Технохимические приемы описываются точно и как будто достоверно. Достоверно? Почти до полной воспроизводимости, в решающий момент оказывающейся иллюзорной.
Обаяние вот уже почти пойманной за хвост иллюзии нисколько не смущает алхимика, хотя и раздражает твердо стоящего на земле ремесленного технохимика. Но если однозначно воспроизводимый ремесленный технохимический рецепт — весь в себе и в качестве материализованного опыта передается без изменений, то практическое наставление — система открытая и исполнена соблазна к дальнейшему
Обращусь теперь к описаниям-образцам Альбертовой суммы, комментируя только один момент: слитность вещи и имени, их чередование, возвышение вещи и заземление имени. Это собственно алхимический феномен, переводящий теологическое теоретизирование и материальную демиургию в состояние парадоксального смешения этих сфер деятельности средневекового человека.
Ртуть — «плотная жидкость, которая находится во чреве земли…» Природа ее жидкая. Она плотна, но и суха. Она же — материя металлов. Ее природа холодна и влажна (оппозиция к ее сухости). Она — «источник всех металлов», настаивает Альберт. «Все металлы сотворены из нее». «Ртуть смешивается с железом, и ни один металл не может быть озолочен (позолочен) без помощи ртути». Ртуть — «живое серебро». Если ее смешать с серой, а потом возогнать, то получится «сверкающий красный порошок», то есть философский камень, по сожжении вновь обращающийся в жидкость — исходную ртуть (с. 21–22). Физика ртути неотделима от ее метафизики. Граница зыбка. Начало и принцип, состояние и свойство, вещество и вновь принцип. Все это вместе, поочередно, порознь и… вновь вместе.
Киноварь — «субстанция благородная». Ее «делают из живого серебра и серы» (с. 35–36). С самого начала начинается странное. С духовными началами действуют как с вещами: мельчат, помещают, нагревают, охлаждают, вынимают. Но прежде идеальные принципы — ртуть и серу — отмывают, кипятят и прочее. Сера и ртуть как вещества дают метафизическую киноварь, а сера и ртуть как принципы дают сверкающий красный порошок минеральной краски.
Растворение есть «слияние какого-либо прокаленного вещества с водою». Раствор можно перегонять. Нагревание способствует растворению. Иногда растворению помогает охлаждение. Некоторые вещества прежде прокаливают с серой и лишь потом растворяют (с. 45). Техника растворов. Не больше. Но цель опять-таки метафизическая: «процедура эта изобретена для того, чтобы скрытые качества вещества могли бы стать явленными твоему взору, а явленные качества, напротив, уйти вглубь» (там же). Но также и… для тривиальной перегонки. Вновь единство алхимической двоичности.
«Теперь надлежит рассмотреть печи для возгонки, — пишет Альберт Великий, — которых должно быть по крайней мере две или четыре. У этого рода печи всегда должны быть диск, проход и отверстия, как и у печи фшософов, только несколько меньших размеров. [Добавление: их следует помещать всегда вместе, чтобы удобнее было ими пользоваться]» (с. 16). Описание к чертежу. Но… печь философов — умозрительная печь, печь в принципе, идея печи, но с отверстиями, диском и проходом, с настоящими, а не принципиальными, проходом, диском и отверстиями. В том-то вся штука!
«Эксперимент» и «теория» — «теория» и «эксперимент». И то и другое — в кавычках. Земное и небесное даны вперемешку: серое небо — голубая земля. Если алхимический опыт и алхимическая теория — квазиопыт и квазитеория, то смешение имени и вещи — подлинное смешение. Где же, однако, то скрепляющее вещество, которое удерживает эту смесь в ее индивидуальном, не просеиваемом на отдельные фракции, качестве (та же проблема: единение верха и низа Гермесовой скрижали)? Это эмоциональная энергия алхимика, прячущая языческое свое прошлое в потемках александрийского подтекста; алхимический апокалипсис
Альберта Великого: «В этом месте моей книги я могу достоверно сказать, что вполне обучил тебя сбирать многоразличные цветы, источающие благоухание, приносящие здравие и красоту, — венчающие славу мира. Но среди прочих цветов есть один — наикрасивейший, благоуханнейший из всех. Это цветок цветов, роза роз, наибелейшая лилия долины. Возликуйте и возрадуйтесь, любезные чада мои, в невинной богоданной юности вашей собирающие сии божественные цветы. Я привел вас в сады Парадиза. Срывайте цветы, выращенные в райском саду! Плетите из них венки. Венчайте ими чело ваше. Возликуйте и возрадуйтесь ликованием и радостью божьего мира.