Али-Баба и сорок разбойниц
Шрифт:
– Мне капуччино, – тихо попросила Алена.
– И мне, – из солидарности кивнул я.
Естественно, я не собирался даже пробовать бурду, которую сейчас принесут из кухни. Подавальщица приволокла чашки, над которыми колыхалась белая с коричневым пена, бросила на стол две жуткие алюминиевые ложки и отошла к стойке.
Алена взяла салфетку и принялась тщательно протирать ложку. Я подавил улыбку. Привычка бывшего советского человека. Откуда она у девушки, сознательный возраст которой совпал с перестройкой? Это мы, питавшиеся в общепите, в столовых при учебных заведениях,
– Нет ножей, вас много, а он один.
Нора в свое время рассказала мне совершенно изумительную историю, основную роль в которой сыграла привычка протирать приборы салфетками.
В те далекие советские годы она работала на одном предприятии и была отправлена с делегацией не куда-нибудь, а во Францию. Неделя пролетела как сказочный сон. На обмен опытом Норе было наплевать, французы великолепно понимали, что русским больше хочется пошляться по Парижу, чем сидеть в зале и слушать заунывные доклады. Поэтому программа была составлена соответственно: до двух часов тягомотные заседания, а потом упоительные экскурсии и сладострастные набеги в магазин «Тати». В последний день принимающая сторона закатила банкет в фешенебельном ресторане.
Наши расселись за столами и, дружно схватив салфетки, начали протирать приборы. Армия халдеев замерла, а метрдотель перепугался. Русским подали грязные ножи с вилками?! Политическая ситуация тогда была непростой, и этот факт мог послужить толчком к осложнению отношений между странами. Мэтр мигнул, и официанты моментально, без конца кланяясь, поменяли приборы. На беду, переводчик, сопровождавший нашу делегацию в последний день, слегка расслабился и опоздал на прием.
Увидав новые вилки, наши опять схватились за салфетки, и ситуация повторилась.
Ничего не понимающий мэтр щелкнул пальцами, последовал новый виток «церемонии». В общем, когда в зале появился запыхавшийся переводчик, атмосфера на банкете была накалена до последней степени. Наши, изрядно проголодавшись, безумно злились оттого, что у них время от времени отнимают протертые приборы и приносят непонятно почему другие. А французы кипели от негодования: так их заведение никто и никогда не оскорблял.
Алена отхлебнула капуччино.
– Вы попробуйте, – сказала она, – тут хороший кофе варят.
Я машинально поднес чашку к губам и ощутил жуткий вкус напитка, не имеющего с капуччино ничего общего. Но, сами понимаете, даже в такой забегаловке не принято плевать на пол, поэтому мне пришлось, сделав над собой изрядное усилие, проглотить гадость. Я вдруг обозлился и довольно резко сказал:
– Если вам есть что рассказать об Ирине, то начинайте!
Алена аккуратно промокнула пухлые губки салфеткой:
– Видите ли… она… ну как бы это… попроще объяснить…
– Говорите
Алена опять покраснела.
– Это не моя тайна, я узнала об этом совершенно случайно и никому не рассказывала. Но сейчас я подумала, что Ольга Марковна могла и того… ее… Ну не сама, конечно, теперь киллеров нанимают!
– Алена, – сурово нахмурился я, – ну-ка, давайте связно и по порядку. Имейте в виду, Семен Юрьевич пообещал за сведения о дочери большую награду.
Алена снова покраснела.
– Мне, конечно, нужны деньги, как всем, – сказала она, – но я не хочу зарабатывать их подобным образом. Просто я подумала, что мой рассказ поможет вам отыскать Иру, вдруг она еще жива…
– Говорите же! – поторопил я ее. – Хватит мямлить!
Алена судорожно вздохнула и завела рассказ. Осенью прошлого года, а точнее, в начале ноября она долго занималась в библиотеке, предстояло сдавать реферат по философии. В районе восьми вечера Алена сдала книжки и побежала к метро. В вестибюле ее ожидало не слишком приятное открытие: в сумке не было кошелька, Алена расстроилась. Во-первых, жаль стало красивое кожаное портмоне, полученное от старшего брата в подарок на день рождения. Во-вторых, в нем лежали проездной билет и пара дисконтных карточек, а в-третьих, деньги. Правда, сумма в кошелечке была маленькая.
Сначала она, как водится, захлюпала носом. Но потом ее осенило. Перед уходом она заглядывала на кафедру иностранных языков, чтобы отдать преподавательнице Ольге Марковне тетрадь на проверку. Для того чтобы достать ее, Алена вытряхнула всю сумку на стол. Естественно, конспект нашелся в самом низу. Кошелек мог остаться на кафедре.
Обрадованная Алена птицей полетела назад. В институте уже практически никого не было, шаги девушки гулко звучали в длинных извилистых коридорах старого здания. Алена добежала до кафедры, дернула ручку и обрадовалась: дверь оказалась незапертой. Очевидно, Ольга Марковна задержалась на работе, проверяя конспекты своих студентов.
Алена ворвалась в просторное помещение, поежилась от холодного ветра, невесть почему гулявшего по комнате, глянула машинально в сторону окна и завопила:
– Ой, что вы делаете!
Стоявшая в проеме распахнутого окна Ольга Марковна повернула голову. Алена вздрогнула. Лицо «немки» было иссиня-бледным, огромные глаза ярко выделялись на его фоне, губы, наоборот, по цвету слились со щеками. Вид у преподавательницы был безумный и одновременно жалкий.
Плохо понимая, что происходит, Алена бросилась вперед, стащила Ольгу Марковну с подоконника, захлопнула окно и сердито спросила:
– Вы с ума сошли, да? Так и выпасть можно, с пятого этажа слетите, ни одной целой косточки не останется.
Внезапно Ольга Марковна рухнула в кресло, уронила голову на руки и зарыдала, да так отчаянно, что у Алены защемило сердце.
Оглядевшись вокруг, она заметила на столе заведующей кафедрой свой кошелек и бутылку с минералкой, подошла, взяла боржоми и наткнулась на листок бумаги. Там была одна-единственная фраза, написанная четким, «учительским» почерком: «В моей смерти прошу никого не винить».