Али Бабаев и сорок покойников
Шрифт:
Раз-другой, а может, и третий, в зале наблюдалось оживление. Когда заговорили о депутатских дачах, Рубайло поднялся, огладил лысый череп и завопил, чтоб энтим буржуям-паскудам дачей в Горках не давали, в Горках сам Ильич помер – сталбыть, свято место, и он, сталевар и потомственный пролетарий, не позволит всяким харям свиным и поганому змейству устроить там гадюшник. Левон Макарович Рубайло был обладателем узкого лба, крепкой глотки и редкостного имени, происходившего не от грузинских корней, а от слов «Ленин – вождь народа»; именем и пролетарской своей биографией он чрезвычайно гордился, но где Рубайло наживал мозоли, было тайной за семью печатями. Орал он громко, и из ора получалось, что он сталевар и шахтер, кузнец и слесарь, каменщик и кровельщик, а в иные дни – докер и паровозный машинист. Еще – сержант Советкой армии из боевой афганской десантуры и погранец, словивший лично шестерых шпионов. Лоб у него был узковат, зато фантазия богатая.
Спикер Бурмистров Геннадий Михалыч, хитрая лиса, проворковал в микрофон, что пусть коллега успокоится, на ленинские Горки никто не посягает, и это ясно, как шесть по горизонтали. Всем ясно, кроме почтенного Левона Макарыча! Дачи будут выделяться в Горках-10, а это совсем иной компот, это все равно, что Альпы перепутать с Пиренеями. Рубайло буркнул: «Не изучали мы ваших Альпов в горячем цеху» – и сел.
Не вызвал энтузиазма и проект Папы Жо заменить депутатские «хонды», «ниссаны» и прочие «БМВ» на родную «волгу». Правда, коммунисты-ленинцы смолчали, но среди «муромцев», аграриев и просвещенных патриотов поднялся недовольный гул, да и правые, которым «вольво» были куда роднее «волги», начали кривиться. Общее мнение выразил Чумаков: грохнул кулаком по столику и крикнул: «Одумайся, братва! Берем «волгарь», а то он всех на «запорожец» пересадит!» Чумаков хоть и был анархистом, но современной выпечки – не на тачанке ездил, как батька Махно, а рассекал на шестисотом «мерседесе».
– Я еще помочусь на ваши могилы, – пообещал Папа Жо, не уточняя персонально, когда и на чьи. – «Волга» – танк! В столб въедет нет столба! В горящую избу войдет, коня на скаку остановит! Это вам не шведский драндулет! И не японский!
Впрочем, в списке проект оставили; было ясно, что провалят его с полным единодушием.
Так, строка за строкой, пункт за пунктом, добрались до последнего номера, под которым шла совсем уж странная экзотика: генерал Погромский предлагал отставить министра по чрезвычайным ситуациям. Министр – редкий случай! – был во всем хорош: болел за дело, не давал лентяям спуска, не лихоимствовал, не пил и не имелось у него кровавых счетов с генералом. Но, по мнению Погромского, были веские причины указать ему на дверь: просидел министр долго на ответственном посту – а ведь есть еще желающие! Первый – сам Погромский, военная кость, дивизионный командир с наградами и безупречной родословной. Коренной туляк, а не какой-то инородец! К инородцам генерал испытывал большую неприязнь, видя в них губителей России.
Устав от прений, парламентарии решили не сопротивляться генеральскому напору. Коллективное бессознательное подсказывало, что до проекта за номером триста пятнадцать очередь дойдет не скоро, возможно, в следующем столетии. Или ишак помрет, или падишах, подумал Али Саргонович, вспомнив притчу о Ходже Насреддине.
Его соседи исчезли с завидной резвостью, решив, должно быть, позаседать у «Жорика». Прочий народ тоже потянулся к выходу, смолкло жужжание камер, начали меркнуть огромные люстры у потолка, экраны над столом президиума подернулись серым туманом. Бабаев с непривычки утомился и чувствовал себя словно бедуин, бродивший неделю среди песков пустыни, но не выследивший никого – ни врага, ни купеческого каравана, ни даже скорпиона. Впрочем, он знал, что это не так; пройдет день-другой, и все увиденное и услышанное уляжется в памяти, распределится по ее ларям и закромам: важное – туда, мелкое – сюда, а вовсе ненужное – прочь, как выметенный мусор. Он встал, расправил плечи, потянулся и, глядя на толпу парламентариев, негромко произнес:
– Поле за один день не вспашешь, но прополоть огород можно. Во имя Аллаха милостивого, милосердного!
Покинув зал, Бабаев направился к лифту. Прополка огорода была серьезной задачей, но кроме нее имелись и другие, более мелкие вопросы. Часть разрешилась в последние недели: шаман Захиров, устрашенный Гутом, очистил территорию, и Али Саргонович смог нанять нескольких сотрудников, имиджмейкеров и спичрайтеров в помощь Маркелову, главному катибу. Яша Сникерс тоже не подвел, разрулил проблему с номерными знаками, устроив бандитам эксидент или другую коварную хитрость, известную лишь гоблинам. Теперь Гутытку возил Али Саргоновича на «тойоте» с уникальным номером и положенными спецсигналами, так что были они неподвластны всяким сержантам, лейтенантам и даже гаишным генералам. Иногда тревожила Бабаева Шарлотта, звонила ему и обещала неземные наслаждения, но он оборонялся стойко и на контакты не шел, отговариваясь то депутатским приемом, то другими срочными делами. Так что и здесь пока не предвиделось каких-то сложностей.
Последней и до сих пор нерешенной проблемой являлся думский кабинет. Бабаев бывал в нем не часто, испытывая всякий раз чувство обиды и ущемленной гордости. Кабинет напоминал, что в Думе он чужак, что его избрали в дальнем мелком округе, и что его проекты и любые предложения пойдут всегда в двухсотых пунктах, после мурманского пчеловодства и отстрела диких кроликов в полях Кубани. Да и комитет, в который его запихнули, вряд ли был почетным назначением.
Размышляя на такие темы, Бабаев поднялся наверх и вошел в свою думскую хане. Здесь его уже ждали: Пожарский устроился на самом прочном стуле, Гутытку подпирал спиною сейф, а табиб Калитин шарил в медицинском саквояже. Лица у всех были мрачные.
– Какие новости, уртаки? – сказал Али Саргонович и, вспомнив анекдот про Ходжу Насреддина, поинтересовался: – Кто у нас сдох, ишак или падишах?
– Про ишака не знаю, а падишах жив-живехоник, ротором его по дивергенции, – доложил Пожарский. – Ничем мерзавца не проймешь!
Речь шла про Мамаева, управделами Белого Дома, а попросту коменданта. Фамилия эта прижилась на Руси после Мамаева побоища, и награждали ею скандалистов, буянов и драчунов. Но комендант Мамаев был не таким, был скорее тихим, нежели буйным, и в кулачных потасовках не участвовал. В то же время отличали его каменная твердость, редкая изворотливость, а еще неподкупность, хотя последний момент казался спорным – возможно, был Мамаев опытен и знал, с кого брать, когда и как.
Еще в начале сентября Али Саргонович заслал к нему ярманда, то-бишь Пожарского, чтобы прощупать ситуацию с кабинетом Расстегаева, до сих пор не занятого. На ярманда можно было положиться – Сергей Альбертович обладал здравомыслием и доцентской привычкой говорить гладко, долго, убедительно и брать собеседника измором. Но вскоре выяснилось, что этих талантов не хватает; Мамаев был персоной не того калибра, чтобы Пожарский мог с ним совладать. Мамаев сидел на должности многие годы и повидал различных тварей в депутатских креслах – бандитов и мошенников, банкиров и воров, дипломатов, генералов и бывших партаппаратчиков. Что ему доцент! И что ему Али Бабаев из талды-кейнарских пустошей!
Али Саргонович покосился на Гутытку.
– Почему молчишь, джадид? Как твои успехи?
Гут смущенно отвел глаза. Сегодня он ходил к Мамаеву с Пожарским, чтобы воздействовать на коменданта неформальным методом, по рецепту деда Мойше. Расправа с академиком-шаманом произвела на Бабаева впечатление, и он решил, что коменданту тоже стоит посетить пещеры в Гималаях. Пусть атланты его уговорят… а не атланты, так лемуры… а не лемуры, так дух Санги Мапа! Словом, надеялся он на Гутытку как на верного скакуна и дамасский клинок.
– Не получилось у меня, Бабай, – начал джадид, уставясь в пол. – Дед Мойше говорил: есть такие, что внушению не поддаются… мало-мало, но есть… три процента… Другой метод нужно попробовать… НЛП к примеру…
– Ты что же, к Папе Жо хочешь его записать? – спросил Бабаев, у которого аббревиатура «НЛП» ассоциировалась лишь с национал-либеральной партией.
– При чем тут Папа Жо? Я о нейро-лингвистическом программировании говорю, – сообщил Гутытку.
Али Саргонович вздохнул.
– Слова-то какие знает… И правда, магистр филологии…