Али Бабаев и сорок покойников

Ахманов Михаил Сергеевич

Погромский вздохнул с облегчением, народ разочарованно смолк, а атаман Каргин пробурчал, что про Дуэльный Кодекс знает и не позволит нарушать закон. Нельзя на шашках, так и дуэли не будет.

Но сивоусый дедок не унимался.

– Ты погодь, атаман, может чего другое сыщется. В старину-то не одной шашкой махались… Щас внучка пошлю… Митяй, а Митяй! Домой беги, в сундук лезь и тащи, что тама лежит, в газетку завертое! Живо, паря!

Митяй помчался к домам, окружавшим майдан. Толпа раздалась, освобождая место, а атаман спросил:

– Чего

у тебя в сундуке, дед? Пара сапог с дырьями?

– А вот увидишь, чего! – отвечал сивоусый. – Такие, значитца, штуковины, что не сабли, а резать можно. У турков взяты. Да-авно! Лет двести им, а все как новые!

Погромский пошептался с атаманом, и оба тоже слезли с трибуны на майдан. За ними, гремя медалями и орденами, двинулась казацкая старшина. Шли неторопливо, рассуждая, что за народец балды-хернары, откуда в них кровь иудина, и как случилось, что депутатом у них какой-то ошуриец. Но решили, что ошуриец тоже человек, и раз хочет драться, пусть дерется. Казацкий обычай таков: драке помех не чинить. Конечно, ежели атаман не против.

А атаман выступил вперед, откашлялся и молвил:

– Гость наш енерал просит меня быть энтим… секундором. Я готов, коль незапретное оружие найдется. А у тебя, Гаргоныч, кто в секундорах?

– Этот джадид. – Бабаев положил руку на плечо Гута. – Молодой, однако опытный. За порядком хорошо следит.

– Ладно! Ну, где там Митька?

А Митяй уже тут и протягивает сивоусому что-то длинное в газете. Развернул дед сверток и показал народу два изогнутых клинка, серебристых, острых и с раздвоеным череном.

– Во, глянь-кось! Турецкая штучка! Ебтаган прозывается. Не сабля и не шашка! Можно на таковских?

Вопрос был обращен к Бабаеву, а тот в замешательстве хмурился да чесал в затылке. Выручил Гутытку, шепнул ему в ухо:

– Можно, Бабай. Нет в списке ятагана.

– А ты откуда знаешь?

– Читал я список, читал! Его по алфавиту составили, а мне любопытно сделалось, на какую букву какое есть оружие… я все-таки магистр филологии, Бабай… Так вот: на «я» ничего нет. Профукали наши знатоки! Или решили не включать всякую экзотику, турецкую да японскую.

– А что у японцев есть?

– Много всякого. Кастет явара, метательный ножик ядзири, яри это самурайское копье, еще топор на длинной ручке, зовется ягара могара.

– Надо же! – восхитился Али Саргонович. Ну, ягаров и январов у нас нет, зато есть ятаган. Отлично!

Он принял из рук дедка клинок, примерился и крутанул его в воздухе. Хищно запела сталь, сверкнул на лезвии солнечный зайчик, и сивоусый одобрительно хихикнул.

– Да ты, гляжу, мастерила! Утыркаешь генеральску задницу, подарю турецкий ножик! Неча такой железяке без дела по сундукам валяться.

Погромский нерешительно взялся за второй клинок. Лет тридцать назад закончил он кавалерийское училище в Тамбове, так что худо-бедно фехтовать умел. В соперники Бабаеву однако не годился – Али Саргонович, большой искусник, мог порубить его на люля-кебаб или нашинковать

лапшой. Впрочем, помнились Бабаеву слова Бурмистрова: поаккуратнее с генералом, попугать слегка и хватит. Отчего такая милость, он уже знал, наслушавшись думских сплетен: говорили, что Погромский спикеру родня, что женаты они на двоюродных сестрах, что Бурмистров, имевший когда-то лапу в ЦК, спас лейтенанта Погромского от Афгана и поспособствовал в карьере. Это были веские доводы, чтобы слегка попугать! Попугать, и только.

Клинки скрестились со звоном, и генерал отпрянул, не выдержав мощной атаки. Бабаев тоже отступил на шаг; хотелось ему не рубить с плеча, а показать собравшимся высокое искусство фехтования. Он сделал фуэте, плие и в изящном батмане срезал с генеральского плеча погон. Затем развернулся тройным тулупом, встал в четвертую позицию, шевельнул ятаганом, и второй золоченый погон спланировал на землю. Снова фуэте, плие, низкий тодес – и содраны лампасы с левой штанины. Тодес, плие, фуэте – и содраны лампасы с правой.

Казаки, казацкие жены, бабки, ребятишки и дедки взвыли от восторга. Такого они еще не видели! Даже в «Доме-4», в «Звездах на льду» и «Кривом зеркале»! Атаман Каргин разгладил усы, поднял брови и сказал: «Однакось!». Старшины, подпрыгивая и звеня иконостасом, делали ставки, кто на генеральский нос, а кто на уши. Девицы млели при виде грациозных фуэте Бабаева, закатывали глазки и теребили платочки. Сивоусый дед хлопал себя по бокам, улюлюкал и свистел по-разбойничьи. Казаки помоложе гремели шашками, орали и топали ногами, а те, кто постарше и посолиднее, соображали, не пора ли звать из больнички дохтуров. Хотя, если полковник проткнет генералу глотку, так дохтура и вовсе не нужны… Так что решили обождать.

В этом бедламе только Гутытку был спокойным – стоял себе да щелкал фотокамерой в самые яркие моменты. Вересова отошла в сторонку, кушала клубничное мороженое, но была настороже: вдруг казачки разойдутся и решат, что депутат-ошуриец, который за евреев, им не люб. Известное дело, народ южный, горячий… На этот случай был под плащиком Вересовой «кипарис», а к нему – гранаты со слезогонкой.

Тем временем Бабаев приступил к завершающей фазе – сблизился с противником, стукнул его рукоятью в скулу и сообщил:

– А теперь посмотрим, какого цвета у тебя подштаники!

Резким движением клинка он распорол комбинезон от ворота до паха. Лезвие сверкало то слева, то справа от Погромского, ткань летела клочьями, сыпались пуговицы и застежки, из распоротых карманов падал генеральский провиант: фляжка с коньяком, пакеты с орешками, чипсы и банка икры. За ними последовал бумажник, но эта потеря прошла незамеченной: под хохот и свист генерал метался по площадке, обороняя штаны. Но Али Саргонович был безжалостен, и через пару минут штаны превратились в лохмотья, свисавшие на башмаки. Тогда Погромский замер, тяжело дыша и выпучив глаза, воткнул ятаган в землю и вцепился в трусы обеими руками.