Али Бабаев и сорок покойников
Шрифт:
Тут поднялся КВН и, держа в одной руку рюмку, а в другой – Дину Киканделову, проворковал сочным баритоном:
– Снятся людям иногда голубые города, у которых названия нет!
Ему зааплодировали, и КВН спел на «бис»: «Катится, катится голубой вагон.»
Троллиха Марина сказала:
– Про вагончик и города я знаю, поем мы эти песни на природе, а что такое «голубой огонек»?
– Это такая новогодняя телепередача, – объяснил Бабаев. Пользовалась большим успехом в советское время.
Но Марина его не поняла.
– А почему голубой? Там были голубые мальчики и девочки?
– Окстись, подруга! – буркнула Шарлотта. Она была лет на семь постарше Марины и, вероятно, что-то помнила про «Голубые огоньки». Тебе ведь сказали, в советское время! Тогда слово «голубой» не носило эротического смысла! Эротики вообще не было!
– Голубой огонек – должно быть, от голубя, символа мира, – заметил магистр филологии Гутытку. – Дед мне говорил…
Что говорил дед Гута по поводу голубизны осталось неизвестным – публика захлопала, и Папа Жо покинул трибуну. Хлопали не по той причине, что речь так уж удалась, а потому, что она закончилась, и теперь Бабаев мог сказать что-то интересное, не связанное с цветами и оттенками.
Али Саргонович шагнул к подиуму, но подниматься не стал, лишь уперся локтями в край возвышения. Подумал недолгое время и молвил:
– Арабы говорят: лишь песок в пустыне одинаков, а люди – разные. Разные! Кто Аллаху поклоняется, кто Иисусу, кто кушает сухих кузнечиков, кто – салат «оливье», у кого нос не той формы или кожа темная… Но все мы люди! Не забывайте об этом, кешляр [81] ! И не бойтесь напомнить тем, кто забыл!
Секунду царила тишина, затем раздался шквал аплодисментов. Пара за парой стали подходить к Бабаеву, называя свои имена; мужчины жали руку, женщины целовали, норовя добраться до губ. Среди них, очевидно, были ролевики, соплеменные Игорю Петровичу и его супруге; то и дело Бабаев слышал:
81
Кешляр – народ, люди (тюркск.).
– Рома и Кеша, гномы…
– Инесса, ундина, и Наденька, фея…
– Лиля и Леля из Хоббитании…
– Дмитрий и Кирилл, вампиры…
– Сергей и Вова, мы привидения…
Последней приблизилась пухленькая девица, уже целовавшая Бабаева, назвалась Юлианой и страстно зашептала:
– Я, вообще-то не… ну, вы понимаете… Я суккуб в свободном поиске. Ищу себе достойного партнера.
Шарлотта отпихнула ее.
– Не мылься, швабра, тут своих суккубов хватает. Свербит, так теми козлами займись! – Она ткнула в нацлиберальных прихлебателей.
Но удержать Бабаева ей не удалось. Взяли его под руки, повели к другим столам, стали расспрашивать о поединке в Белореченской и надвигавшемся судилище, стали клясться, что в обиду его не дадут, как один явятся на заседание, встанут стеной и закидают генерала Грома тухлыми яйцами.
Али Саргонович минут не считал и не мог сказать, как долго изливалась на него народная любовь. Говорил он то с одним, то с другим, чокался, пил понемножку, что-то кому-то советовал, кого-то утешал… Слушал режиссера, желавшего поставить «Репку», поп-оперу со звездами, чтоб деда пел в ней Филипп Киркоров, бабку – Алла Пугачева, а партию внучки – Кристина Орбакайте. Жучку, кошку и мышку режиссер еще не подыскал, но на репку типаж уже нашелся – калифорнийский губернатор Арнольд Шварценнегер. Еще попался Бабаеву предприниматель-мечтатель из Питера, владелец лесопилки «Липа». Был он изрядно под шафе и уговаривал Али Саргоновича посодействовать в приватизации Дворцового моста и Эрмитажа. Некий худосочный юноша, узнав, что Бабаев мастер кхун-фук, слезно просился в ученики; пришлось сказать ему, что кхун-фук уже не в моде, а бьются нынче стилем лао-цзы.
К часу ночи публика стала расходиться. Исчез КВН, умыкнув с собой красоток Дину и Алису, отбыл под звуки фанфар Папа Жо с прихлебателями, распрощались с Бабаевым эльф Игорь Петрович и его троллиха. Гутытку и Вересова вышли на улицу, проверить, что с машиной все в порядке и никаких подозрительных личностей на горизонте нет. Али Саргонович двинулся вслед за ними, но у дверей притормозил, обнаружив там пьяного Помукалова. Он цеплялся за Шарлотту и бормотал: «Ах ты, мой голубой фламинго, дитя заката!» – а дрянная девчонка хлестала Мутантика по щекам. С большим удовольствием, как показалось Бабаеву. Поэтому он решил не мешать.
Кузьма Петрович Пензер-Янковский был из тех юристов, о которых слагают легенды и песни поют. Верно сказано про таких: орел мух не ловит! Орел летает высоко и когтит крупную добычу.
За немногие дни перед началом процесса Пензер-Янковский свершил невозможное: подал встречный иск с обвинением в клевете; добился, чтобы оба дела слушались на одном и том же заседании; прошерстил состав присяжных, удалив приверженцев РПКЛ; устроил так, что судьей назначили Спиридонова, неподкупного и беспристрастного как телеграфный столб. Кроме того, он подготовил речь, использовав досье на Погромского, присланное Бабаеву из Центра. Откуда взялся этот компромат, адвоката не интересовало; вероятно, он ощущал юридическим нюхом, что сведения пришли из ведомств, где редко ошибаются.
Зал был переполнен, люди стояли в коридоре, на улице собралась тысячная толпа. Осматриваясь, Бабаев увидел корреспондентов всех столичных газет, операторов с телекамерами, коллег из Думы и множество знакомого или полузнакомого народа. Парни и девицы из «Голубой луны» тоже были здесь, набились в проходы под водительством эльфа-депутата Игоря Петровича. Тут и там мелькали их физиономии: привидения Сергей и Вова, ундина Инесса и фея Наденька, пухленькая Юлиана, гномы Рома и Кеша и все остальные. Пока они вели себя скромно – сморкались, шаркали ногами, но ничего не выкрикивали.
Али Саргонович сидел ближе к присяжным, подпираемый с одного бока Пензер-Янковским, а с другого – катибом Маркеловым. В другом углу зала располагался Погромский с тремя своими юристами и соратником по партии Угрюмовым. Передний ряд занимали профессора-эксперты, приглашенные на заседание, и десяток свидетелей, станичники из Белореченской вместе с атаманом Каргиным и его супругой. Профессора помалкивали, а казаки негромко гутарили и с важным видом разглаживали усы.
Появились женщина-секретарь и судья Спиридонов, тощий, как жердь – судейская мантия болталась на нем словно на вешалке. Все встали. Грохнул молоток, и заседание началось.
Все шло по заведенному распорядку: перекрестный допрос свидетелей, осмотр вещдоков – изрезанного комбинезона и лампасов Погромского, изучение справки из Белореченской больницы и фотографий, предъявленных обвинением. Пензер-Янковский казался ласковым, точно котенок, и увертливым, как лиса: не отрицал, что дуэль была всерьез, что дрались холодным оружием, что вызов сделан его подзащитным. Он даже не подверг сомнению справку хирурга Суходольского, но в два счета доказал, что генеральская царапина случилась не от сабли, а от другого предмета, скорее тупого, чем острого. Это подтвердилось показаниями атамановой жены: когда Погромский натягивал казачью форму, руки у него дрожали, и он раскровянил запястье о пряжку ремня.