Али Бабаев и сорок покойников
Шрифт:
– Надо же куда-то их девать, – приглушив басистый голос, ответил Юдашкин. – Светлые умы, отличные специалисты, трудятся с интересом… Все лучше, чем в тот же Израиль их отправить.
– Разумно, – согласился Али Саргонович.
Полковник вздохнул.
– Да и сам я, говоря по чести… ну, привираю слегка при первом знакомстве… пропускаю окончание фамилии.
– А по-настоящему как будет?
– Юдашкинс. – Полковник снова вздохнул.
– Неужели и ваш майор Мироненко… – начал Бабаев, но Юдашкин замахал руками, зашептал:
– Что вы, что вы, Али Саргонович! Этот гой, настоящий хохол, самый чистопородный! Антисемит, кстати, но необходим… нужен, так сказать, для равновесия… Но у нас тут не одни евреи, татары тоже попадаются. Даже один бурят есть!
– Но на руководящих постах – евреи, – гнул свое Бабаев. Опять же, почему?
– Видите ли, Али Саргонович… – Юдашкин будто засмущался. – Вот возьмем Ангар-18… возьмем, к примеру, американцев… Еще в семидесятых годах наша разведка установила кадровый состав сотрудников в этой шараге. И у них все евреи! И этот их полковник Мэлори вовсе не Мэлори, а Меерсон! Вы спросили, почему… Я думаю, из-за необычности темы. Пришельцы, чужие корабли, странные реликты… Такое лишь в еврейской голове может уместиться. Нормальный человек с ума сойдет!
Бабаев молча кивнул. Еврейские головы в самом деле были устроены по-особому.
…После ужина члены комиссии собрались у Ахматского, чтобы обдумать ситуацию и посовещаться. С одной стороны, ничего криминального на объекте не нашлось, бухгалтерская отчетность в полном порядке, все единицы хранения пронумерованы, занесены в компьютер, и ни одной инопланетной железяки не пропало. Люди довольны – хоть в подземелье живут, но в хороших условиях и вместе с семьями. У каждого отдельная квартира – поди такую получи в Москве или хотя бы в Питере! Для детишек – ясли, детский сад и школа, для жен – бассейн, прогулки на лыжах, салон визажиста и клубы по интересам. Питание отменное, снабжение налажено по воздуху, ананасов и киви завались. К тому же не сибаритствуют на объекте, а решают важную государственную задачу… Прежде считалось, что мировая держава должна быть богата народом и территорией, иметь сырьевые запасы, большой промышленный потенциал, научные кадры и армию с танками, ракетами и ядерными бомбами. Все это верно, но нынче у многих есть танки и бомбы, обширные земли и многочисленный народ – взять хотя бы Индию с Китаем. Истинно великая держава та, что может отразить агрессию из космоса, то есть постоять за всех землян, за всю планету и цивилизацию, за миллиарды китайцев и индийцев, за Африку, Австралию и Южную Америку и даже за Антарктиду. А таких держав всего-то две – Штаты да Россия! Только в этих странах изучают коварных пришельцев – ибо, не изучив, не дашь им адекватного ответа. Так что было ясно, что закрывать объект нельзя. И Бабаев это понимал, и Ахматский, и даже аграрий Сердюк.
Но, с другой стороны, какие тратились средства! Содержать подземный город на Таймыре, секретный институт на тысячу сотрудников – это дорогого стоит! Отапливать, снабжать горючим, платить зарплату с полярной надбавкой, закупать новейшие приборы, гонять самолет с ананасами… Цена вопроса – сотни миллионов долларов! И все изъяты у малых северных народов, что прозябают в холоде и нищете! С этим тоже нельзя было смириться, и, после долгих споров и раздумий, члены комиссии решили, что финансировать объект нужно по-другому. Пусть малые народы получат свое, все получат, что положено, а Бункер-61 должен снабжаться за счет нефтяных и газовых сверхприбылей. Пробить идею в Минфине, взять деньги из стабфонда, из налогов, что платят «Газприм» и нефтяные корпорации, и пусть полковник Юдашкин и профессор Рабинович куют в диких таймырских горах оружие победы! Или возмездия, если чужаки уничтожат, к примеру, Индию или Китай.
Так и порешили. Ахматского и Сердюка данный поворот событий очень устраивал – грезились им годы борьбы с министерством финансов и Центробанком, и слава, которую обретут они в этих кровавых сражениях. Ибо пришельцы пришельцами, а о пиаре и депутатском реноме тоже забывать не стоит.
На этом разошлись, а утром подписали акт проверки, выпили шампанского и начали готовиться к отбытию.
С Таймыра Бабаев звонить не мог, связь была только по радио, но радиограмму он отправил – мол, ждите нас с Гутом восьмого, готовьте харчо, делайте прически и облачайтесь в лучшие наряды. Летели вечер и половину ночи, приземлились на военный аэродром в Подмосковье в четыре утра, сели в поджидавшую «тойоту», но из машины Али Саргонович тоже звонить не захотел – слишком рано беспокоить лалегун, пусть выспится. Гутытку вез его в столицу, и были они счастливы, говорили о планах своих и о женщинах; Гут напевал: «Увезу тебя я в тундру» – и прикидывал, не пора сделать лейтенанту Вересовой предложение, а Бабаев был наполовину здесь, наполовину в Праге – то ли сидели они с Ниной в пражском кабачке, то ли гуляли по Карлову мосту и любовались на древние статуи.
На площадь у трех вокзалов добрались к семи часам и остановились у цветочного киоска. Бабаев вышел, купил тюльпаны, два больших букета. Цветы были свежими и алыми как кровь.
Проехали под мостом, свернули к небоскребу, воткнувшему в синее майское небо серебряный шпиль. Остановились, и Гутытку заглушил мотор. Вылезли, достали сумки из багажника, взяли по букету и вошли в парадное. Охранник за стойкой был Бабаеву незнаком и выглядел мрачным – должно быть, не хотелось ему дежурить в предпраздничный день. Бабаев улыбнулся парню. Душа Али Саргоновича пела от радости – так отчего не поделиться с другим человеком?
Лифт полз наверх целую вечность. Благоухание тюльпанов наполнило кабину, и казалось Бабаеву, что еще немного, и он вступит в райский сад. Это ведь только в снах и сказках рай на небесах, а на самом деле нет иного рая, чем земной, и дорога в него открыта каждому. Где любимая, там и рай…
– Лалегун… – прошептал Бабаев, – зарбану, афсунгар…
– Что? – спросил Гутытку, потом сокрушенно покрутил головой. – Надо мне арабский выучить. Ты говоришь, я не понимаю…
– Это не арабский, это персидский, – сказал Али Саргонович. – И говорю я не тебе, джадид.
Лифт замер, они вышли на лестничную площадку, и сердце Бабаева замерло в предчувствии беды: дверь в его квартиру была приоткрыта, и у нее стояли два омоновца в черных масках и с автоматами.
Он ринулся в прихожую, а из нее – в комнаты. Гутытку бежал следом.
Ни веселого лая Кабула, ни радостных женских восклицаний… Едкий запах пороха, стена забрызгана кровью, на полу – начерченные мелом силуэты. Три. Один похож на собаку, два – человеческие.
Крик Гутытку. Не крик – стон… Из рук Бабаева выпали цветы.
Его встретил милицейский майор, начал объяснять: здесь лежала собака, а здесь – мертвые женщины. Ту, что постарше, застрелили наповал, пуля в сердце, пуля в легкое. Молодая получила шесть ранений, три смертельных, но отбивалась до последнего; рядом с ней нашли пистолет, и эта кровь на стенке – не ее, а нападавшего. Есть еще одна кровавая отметина, у кухни, и крови так много, что, надо думать, молодая двоих приговорила. Все случилось вечером позапрошлого дня, около полуночи. Убили охранника, сидевшего внизу, поднялись, с замками справились отмычкой и первым делом прикончили пса. Человек пять или шесть, не бандиты, профессионалы. Пули выпущены из оружия с глушителем, и, по словам соседей, услыхавших, как стреляла молодая, все случилось в три минуты. Очень, очень быстро!
Бабаев слушал, окаменев лицом. Потом прочистил горло, спросил, где тела погибших женщин. В кримлаборатории, на экспертизе, ответил майор. Потом сказал, что квартира взята под охрану, а уважаемого депутата ожидают в следственном отделе. Личности женщин установлены, однако есть к депутату вопросы. Если то были его близкие и если ему тяжело, с вопросами подождут. Но долго ждать не хотелось бы. Быстрее начнешь, быстрее найдешь, промолвил майор.
– Ждать не будем, – произнес Бабаев и, схватив Гутытку за плечо, как следует встряхнул. – Приди в себя, джадид! Спускаемся и едем. Аллах учит: не медлите с возмездием!