Алиедора
Шрифт:
Во всяком случае, уцелевшие северяне молча кланялись ей в пояс, и непохоже было, что судьба погибших товарищей их сколько-нибудь опечалила. Они погибли по воле Дракона милостивого, милосердного, и, значит, так надо. Капля Его крови забрала их жизни, послала к Нему по великой дороге, и воину достойно радоваться участи товарища, надеясь при этом, что он сам встретит такой же конец.
Наверное, они так думали. Наверное, они в это верили.
Как же пусто внутри. Ничего не осталось. Она сама выжгла собственный дом. Вызвала многоножек, подчинила себе Гниль. Вот они, защитники, —
Мама. Нянюшка. Сестрички. Братья.
Почему все эти слова потеряли смысл?
«Я не видела, как они умерли. Милосердные Дракон и Темнота скрыли это от меня…»
— Ну почему же, — тут же всплыл холодный ответ. — Забыла, кто ты, капля Моей крови? Ты способна видеть глазами каждого из сотворённых твоей волей существ. Стоит только захотеть.
«Нет, я не хочу!» — беззвучно закричала Алиедора, но было поздно.
…Мама — она отбивалась как могла, подхватив чей-то клинок, и всё кричала, кричала, до самого конца: «Убейте ведьму!»
Убейте ведьму.
— А ведь она тебя узнала, — прошептала на ухо Тьма.
«Почему?» — простонала Алиедора, корчась от боли так, словно её саму раздирали сейчас бесчисленные крючковатые челюсти многоножек.
— Как может мать не узнать собственное дитя, взглянув ей в глаза? Пусть даже ребёнок грязен и нечёсан, всё равно. Твоя мать хотела твоей смерти.
«Она… она просто защищала других…»
— Именно. В тот миг у неё ещё оставались дети. Одним больше, одним меньше — невелика разница, правда? А ведь ещё и внуки, внучки. Ты — никто и ничто, беглянка, опозоренная, убивавшая, чтобы прокормиться!
«Они начали войну, чтобы только не выдать меня!»
— О, вспомнила? Однако войну начали не они, а король Хабсбрад, решивший, что настал момент поживиться за счёт Долье. Да вот только пирог не по зубам оказался.
«Не хочу ничего слышать!» — простонала Алиедора.
— Не хочешь потому, что это правда.
«Я их всех убила. Убила, потому что хотела жить. Продала их всех — за одну-единственную жизнь, свою собственную!»
Навстречу шагает кор Дарбе. Останавливается за пять шагов, тоже кланяется в пояс. Цепи давно сняты, но есть связывающее их крепче стальных звеньев.
— Капля Его крови теперь едина с Ним. — Варвар не спрашивает, он утверждает, а Алиедора даже не знает, что ответить. Едина? Что это значит? Вот эти голоса, влезшие ей в сознание? Это и есть единение?
Она смотрит в глаза северянину. Смотрит, не опуская взгляда. Впрочем, ей врать не впервой.
— Теперь мы пойдём дальше. — Дарбе поворачивается, смотрит на полдень, куда-то над крепостными стенами, — пойдём за реку, туда, где Мастера Смерти. Переведаемся во славу Дракона великого, величайшего.
Алиедоре всё равно. Хочется лечь, впечатать в щёку щербатый камень замка. Ничего больше, ничего, кроме этого.
И она ложится и чувствует, как край плиты корябает щёку, закрывает глаза — но всё равно видит стоящего рядом Дарбе; северянин с поистине варварским терпением ждёт. Она — Капля Крови, её пути — не для обычных смертных, пусть даже изменённых, пусть даже служащих Дракону великому, величайшему.
Может, кто-то всё-таки спасся? Где-то там, в глубине, в самых нижних переходах замка, в потайных галереях, что ведут к скрытым колодцам, Алиедора чувствует жизнь. Уцелели. Спрятались. Выжили…
— Добей. Докончи дело. Пути обратно быть не должно.
Алиедора лишь крепче прижимается щекой к холодному камню.
— Добей!
«Нет. Пусть будет как есть».
— Тебе выбирать, но ты рассекла не все корни.
Алиедора молчит. Молчит и очень хочет заплакать, но слёз нет и — она знает — больше никогда не будет.
Байгли Деррано и его отец досмотрели всё действо до самого конца. Конечно, они не могли видеть, что творилось внутри кольца замковых стен, но вот вырвавшийся из ворот грязно-жёлтый поток многоножек разглядели очень даже хорошо. Армия Деркоора в ужасе качнулась назад — тварей Гнили ратники боялись даже больше, чем неуязвимых северных варваров.
Однако клин бестий очень быстро втянулся назад, словно повинуясь чьей-то воле. Байгли только выдохнул, трясясь и беспрерывно благодаря про себя великого Ома Прокреатора; больше он ничего не понял и не понял даже, почему отец вдруг привстал в стременах и рявкнул:
— Мэтра Бравикуса сюда!
Запыхавшегося мэтра приволокли под руки двое дюжих сквайров.
— Почему они повернули? — Старый сенор в упор воззрился на пузатенького чародея.
— Я тоже заметил, благородный дон, — зачастил Бравикус. Толстяк дрожал от страха, но способности соображать не утратил. — Ими кто-то управлял. Я… обнаружил это.
— Следил, значит? — Кажется, голос старого сенора чуть-чуть потеплел — или Байгли это показалось?
— Следил, — развёл руками волшебник. — Елико мог и елико позволяли обстоятельства. Там Гниль, благородный дон, но Гниль, повинующаяся чьей-то воле. Этот самый приказ мне и удалось нащупать.
— Не стану спрашивать как. Можешь сказать, кто это был?
Бравикус замялся, отвёл глаза.
— Могу, но это слишком… слишком невероятно, благородный дон.
— Говори! — рыкнул сенор Деррано.
— Если позволите, благородный дон, я шёпотом, на ухо… — И толстяк метнул быстрый взгляд на Байгли.
«Что это он имел в виду? — Младшему Деррано стало не по себе. — Что пронюхал этот толстяк?»
Сенор нагнулся с седла.
Бравикус что-то быстро прошептал, непрерывно кивая.
Дон Деррано медленно выпрямился. Лицо сделалось совершенно стальным.
— Твоё усердие будет вознаграждено, мэтр Бравикус. Теперь разрешаю тебе удалиться и сделать всё потребное, чтобы… моё войско не понесло никакого ущерба, а… направляющее начало… оказалось бы… в наших руках.