Алиедора
Шрифт:
Сшиблись, и четыре сотни глоток извергли жуткий звериный рёв. Треск столкнувшихся щитов, в ход пошли последние остатки прихваченного ещё с Сиххота огненного припаса — по рядам зомби заплясало пламя.
Дигвил с маху отшиб нацеленное в живот копьё, хакнув, рассёк мертвяку плечо, выдернул клинок; кто-то из оказавшихся рядом его воинов подрубил ходячему покойнику ноги.
Шаг. Взмах. Отбив и удар. Шаг. Взмах — и ещё один мертвяк валится под ноги наступающим живым.
Подобно тому, как молоток камнетёса раскалывает гранитную плиту, так и невеликий отряд Дигвила ломал скорлупу
…Они пробили первую линию — на злобе, на горячке, на жарком порыве. Били, не считая собственных потерь.
Дигвил не успел удивиться, когда перед ним вдруг открылась пустота. Последний мертвяк свалился грудой неживого мяса ему под ноги, и совсем рядом оказались шатры Мастеров. Дигвил не сомневался, что именно их.
Эх, молодой дон, нет у тебя крыльев, не взлететь тебе над полем боя, не увидеть того, что безо всяких крылий разглядели бы твои отец или король Семмер. А они заметили бы, что отхлынувшие в стороны мертвяки нацелились в спину и в бок твоему отряду, а те же Мастера — что ж они, дураки, сидеть в шатрах и ждать, когда их вытащат оттуда самым невежливым образом?..
Плотная ткань лопнула с сухим треском, поддаваясь взмаху меча.
Никого. Валяется какая-то утварь, но — никого.
Они не могли уйти далеко!
Но сзади уже нарастал грохот рукопашной, где ломались копья и щиты звучно ударялись друг о друга. Оправившись, мертвяки ударили сами — и отряд Дигвила попятился, присел, словно человек, взваливший на плечи неподъёмную тяжесть.
«Ну я и дурак! — обожгло. — Попался, называется. Старший сын, наследник сенорства! Людей погубил и дела не сделал — конечно, едва заслышав шум боя, Мастера задали стрекача. Но… они ведь и в самом деле должны быть где-то рядом!»
— Штарнок!
Верный десятник держался рядом.
— Мне их взять за глотку надо. Бери всех конных — и кр'yгом, кр'yгом! Ищи, Штарнок, на тебя вся надежда!
Десятник только кивнул.
Всадников у Дигвила было немного, едва десяток, гайто с немалым трудом сохранили при отряде.
— Самому бы вам, благородный дон, — проговорил десятник.
— Людей не брошу. А ты скачи, Штарнок, Мастера — они только мертвяками командовать горазды, а как до дела дойдёт — враз в штаны наложат!
Дигвил сказал то, что должен был сказать. Ободрить. Пусть ухмыльнутся, смех убивает страх. А больше говорить было уже нельзя, его отряд пятился, и молодой дон, переведя дух, решительно полез вперёд — туда, где напирали мертвяки.
Ему оставалось только верить в удачу Штарнока — да постепенно отводить людей к холодной Долье. Рядом рыбацкое селение, там наверняка остались лодки с плотами…
Он успел ещё сделать пару шагов, как мир вокруг взорвался болью. Она грянула откуда-то из-за спины, полоснула незримыми когтями, и небо, не выдержав собственной тяжести, обрушилось на него. Последнее, что видел Дигвил, — стремительное, размытое движение человеческой фигурки в чёрном, слишком тонкой и стройной для мужчины-воина.
А дальше была только темнота.
— Что же теперь станем делать, батюшка? — осторожно осведомился Байгли.
— Что делать? Ждать, когда северянам надоест в замке сидеть. — Сенор Деррано обозревал опустевшие стены Венти. — Они никогда на одном месте не задерживаются.
— А потом?
— А потом отпишем его величеству победную реляцию! — рявкнул старый дон. — Не пытайся казаться глупее, чем ты есть на самом деле, Байгли. Замок займём. После варваров да Гнили там ничего живого. Не это меня заботит, а что от Дигвила вестей нет.
Байгли помрачнел — как и всякий раз, стоило отцу упомянуть старшего брата.
Дольинцы на всякий случай всё-таки отошли подальше от ставшего огромной могилой замка — ждать, когда добыча сама упадёт им в руки и приказ его величества короля Долье и Меодора будет таким образом выполнен. И, что приятно, безо всяких потерь в войске Деркоора.
Кор Дарбе не торопился покидать Венти. Похоже, он ждал каких-то слов от Алиедоры, а доньята, напротив, молчала, будто воды в рот набрав.
Тьма и Дракон тоже безмолвствовали.
Третья сущность — пустота внутри самой Алиедоры — жадно разевала пасть, щерилась мелкими, но острыми зубками и жевала, жевала, жевала всё, что попадалось: детские воспоминания, краски, запахи и радости. Мамины руки, смех сестёр, проказы братьев. Любимые игрушки. Домашние праздники. Няню…
А вокруг лежала растерзанная страна, опустевшая страна, страна вымершая. Словно разом прошлись по ней и мор, и Гниль. Где-то рядом, словно шип в ране, торчало войско дона Деррано, так и не ушедшего от несчастного Венти.
Меодора больше нет. И помог в этом Семмеру не кто иной, как Навсинай, приславший своих големов. Варварам, конечно, вообще всё равно, против кого биться, у них своя собственная война, война против всех.
И у неё, доньяты Алиедоры, тоже своя война. Внутри всё пусто, у неё больше никого нет, и никто в этом не виноват, кроме неё самой, — нет, что она! Конечно, она не виновата. Это просто обстоятельства, несчастливо сложившиеся случайности. Она не выбирала, куда ей отправляться «воспитанницей», не выбирала, хочет ли она сделаться женой Байгли Деррано, и потом — желает ли она делаться «каплей крови Дракона», её не спрашивали, не против ли она пройти все потребные для этого испытания.
У неё никто ничего не спрашивал. Но вот крикнуть в лицо — «Убейте ведьму!» — они не забыли. Мать ведь узнала её, не могла не узнать! И ведь всё равно кричала, орала, надсаживалась…
Нет, она, Алиедора, ни в чём не виновата. Она жертва обстоятельств. Она ни при чём. Она никого не хотела убивать из одной лишь корысти. Она вообще не убивала ради убийства. Девчонку-маркитантку, бородатого наёмника и мальчика-раба убил случай, а не её, Алиедоры, злая воля. Она не желала их смерти — осознанно. Бедолаги просто оказались в неправильном месте и в неправильное время. И сложись события лишь самую малость иначе, на их месте была бы уже сама Алиедора.