Алиенист
Шрифт:
– Я надеялся, что ошибаюсь, Джон, – произнес он, когда остальные обогнали нас. – И все еще могу ошибаться, но… с самого начала я подозревал, что этот человек наблюдает за нами. Если я прав, то он, возможно, шел следом за миссис Санторелли до Малберри-стрит и заметил, с кем она говорила. Сара сказала, что переводила несчастной женщине письмо прямо на ступеньках здания; убийца, если он действительно следил за ней, не мог пропустить их беседы. Он даже мог последовать за Сарой сюда, более того – возможно, он наблюдает за нами и сейчас.
Я тут же обернулся, успев кинуть взгляд на Юнион-сквер и кварталы вокруг, но Крайцлер резко дернул меня за рукав.
– Не надо – его все равно не видно, а я не хочу, чтобы это заподозрили остальные. Особенно Сара. Это может отразиться на их работе. Но мы с вами должны усилить предусмотрительность.
– Но… следить за нами? Зачем?
– Возможно, из тщеславия, – тихо ответил Ласло. – А может, также от отчаяния.
Меня как громом поразило.
– И вы подозревали все это время?
Крайцлер молча кивнул и мы двинулись следом за остальными.
– С тех пор, как мы нашли ту окровавленную тряпку в коляске. То был первый день. Вырванная страница внутри была…
– Вашей статьей, – быстро сказал я. – Как я и предполагал.
– Да, – ответил Ласло. – Должно быть, убийца наблюдал за мостом, когда я прибыл на место преступления. Я подозреваю, что страница была с его стороны чем-то вроде признания моих заслуг. А заодно – и насмешкой.
– Но откуда такая уверенность в том, что ее подбросил именно убийца? – спросил я в надежде отсрочить жуткий вывод: за нами, хоть и с перерывами, все это время следило недреманное око.
– Тряпка, – объяснил Крайцлер. – Хоть она была изгаженной и окровавленной, материал поразительно напоминал кусок сорочки Санторелли, а у той, если помните, был оторван рукав.
Сара, шедшая впереди, обернулась и вопросительно взглянула на Крайцлера, от чего Ласло прибавил шагу.
– Запомните, Мур, – сказал он. – Никому ни слова.
С этими словами он поспешил догнать Сару, а я успел бросить последний нервический взгляд на темную массу парка Юнион-сквер по ту сторону Четвертой авеню.
Ставки, как выразились бы мои приятели, росли.
ГЛАВА 21
– Прежде всего, – объявил Крайцлер, когда мы вечером добрались до штаб-квартиры и расположились за столами, – я думаю, нам следует покончить с одной давнишней неопределенностью.
В правом верхнем углу доски, прямо под заголовком АСПЕКТЫ ПРЕСТУПЛЕНИЙ стояло слово ОДИН, после которого следовал вопросительный знак, и этот знак Ласло решительно стер. Мы уже сравнительно точно знали, что убийца действовал без сообщников – ни пара, ни уж тем более группа не смогла бы совершать подобное годами, без того чтобы кто-нибудь не выдал сообщников, рассудили мы. В начальной стадии следствия единственной зацепкой в этой теории был вопрос о том, как один человек может самостоятельно перемещаться по стенам и крышам публичных домов и мест преступлений. Но Маркус этот вопрос успешно разрешил. Таким образом, хотя само по себе местоимение «Я» в записке едва ли могло быть доказательным, в сочетании с остальными фактами оно служило неопровержимым свидетельством работы единственного человека.
Мы все кивнули в знак согласия, и Крайцлер продолжил:
– Теперь насчет приветствия. Почему именно «Моя дорогая миссис Санторелли?»
– Может, по привычке? – предположил Маркус. – Его могли так научить.
– Моя дорогая? – возразила Сара. – Разве школьников не учат писать просто «дорогая»?
– Сара нрава, – сказал Люциус. – Тут какая-то чрезмерная любовь и неофициальность. Он знает, что его письмо приведет её в истерику, и наслаждается этим. Он садистски играет с ней.
– Согласен, – сказал Крайцлер, подчеркивая слово САДИЗМ, уже красовавшееся на правой половине доски.
– И я бы хотел обратить внимание, доктор, – уверенно добавил Люциус, – что это еще нагляднее демонстрирует нам природу его охоты. – (Люциус в последнее время утвердился в подозрениях, что очевидные познания убийцы в анатомии объясняются его несомненным охотничьим прошлым, ибо во многом он проявлял себя как опытный ловчий.) – Мы уже разобрались с жаждой крови, – продолжал он, – но эти игры подтверждают кое-что еще, за пределами даже кровожадной охоты. Это охотничий склад ума. Спортивный, если хотите.
Ласло задумался.
– Аргумент крепкий, детектив-сержант, – сказал он, записывая на доске СПОРТСМЕН так, что это понятие связывало теперь области, помеченные ДЕТСТВО и ПЕРЕРЫВ. – Но мне нужно больше доказательств, – и он поставил после слова вопросительный знак, – исходя из предпосылок и их следствий.
Предпосылкой к тому, что наш убийца мог оказаться спортсменом, проще говоря, служило некоторое количество свободного времени в юности, когда он занимался охотой не только ради выживания, но и просто для удовольствия. Это, в свою очередь, подразумевало, что он либо принадлежал к высшим слоям городского общества (до появления законов о детском труде только аристократия могла позволить себе отдых, потому что даже средний класс урабатывал своих чад чуть не до смерти), либо провел детство в деревне. Каждое предположение существенно сузило бы область наших поисков, и Ласло хотел окончательно удостовериться в адекватности наших рассуждений, прежде чем принимать что-либо на веру.
– Что касается начала его заявления, – продолжил Крайцлер, – за исключением четкого акцента на «лжи»…
– Это слово несколько раз обведено, – вставил Маркус. – За ним стоят сильные эмоции.
– В таком случае, ложь для него не в новинку, – рассудила Сара. – Такое чувство, что он хорошо знаком с лицемерием и обманом.
– И, надо полагать, они по-прежнему возмущают его, – заключил Крайцлер. – Какие версии?
– Это как-то связано с мальчиками, – предположил я. – Во-первых, они одеты девочками – это своего рода обман. Кроме того, они – проститутки, а следовательно, должны быть уступчивыми, но мы также знаем, что его жертвы могли «борзеть».
– Хорошо, – кивнул Крайцлер. – Итак, он не любит неверных представлений. Но при этом он сам лжец, и нам необходимо это объяснить.
– Он научился, – просто ответила Сара. – Он столкнулся с лицемерием, возможно, вырос в нем и возненавидел его. Но, тем не менее, выбрал его как линию обороны.
– А научиться такому можно всего лишь раз, – добавил я. – С насилием то же самое: увидел, ему не понравилось, но он ему научился. Закон привычки и корысти, прямо по профессору Джеймсу: наш разум исходит из своекорыстия – выживания организма, а привычка следовать этой корысти определяется в детстве и юности.