Алкамен - театральный мальчик
Шрифт:
Тяжкие думы владели каждым. Мне тоже представилось, как варвары тащат в плен Мику, и мучат ее, и терзают юное тело...
– Боги, боги!
– выкрикнул кто-то.
– Неужели они не помогут?
Фемистокл усмехнулся и потупил глаза:
– Я надеюсь, что и боги нам помогут. Каким он может быть разным и неожиданным! То глаза его мечут стрелы гнева, а руки вздымаются к небу, призывая олимпийцев в свидетели, а то, не успеет песок в часах пересыпаться, он становится спокойным, как летний ветерок, и только в словах его слышится колкая ирония.
–
– Рука Фемистокла, сжимая воображаемый меч, убивала и разила в воздухе.
– Тем временем мы разрушим мосты на Геллеспонте, и ни один из этих трехсот тысяч не вернется домой! торжествующе закончил он.
Все сокрушенно молчали; слышалось только потрескиванье фитилей в светильниках.
– Оракулов надо вопросить, оракулов!
– жалобно сказал архонт-басилевс, ветхий старец, закутанный в теплую медвежью шкуру.
Все оживились - да, надо вопросить оракулов. Все вздохнули облегченно - явилась возможность переложить ответственность на плечи богов.
– Ну, как хотите!
– Фемистокл блеснул глазами.
– Призывайте назад Аристида, принимайте его план. Сражайтесь, гибните под стенами, но знайте: тогда погибнет уже все и ничего нельзя будет спасти и вернуть назад... Да и войска вам все равно не хватит, - прибавил он, чувствуя колебание среди старцев.
– Придется вам всех рабов отпустить на свободу, вооружить и поставить среди гоплитов - больше выхода нет.
Сердце мое екнуло: вот оно, начинается! Недаром, значит, меня сюда пригласили, хотя я еще и не знаю для чего.
А в зале все зашумели, заорали, замахали руками. Архонт-басилевс приставил к уху ладонь трубкой и переспрашивал:
– Что он сказал? А, миленькие, что он сказал? Ксантипп вскочил, подбежал к Фемистоклу:
– Только не рабов, только не рабов, ведь это всему конец!
Фемистокл усмехнулся:
– Давайте тогда созовем народное собрание, быть может, оно сумеет выбрать путь...
Вновь послышался скрипучий голос архонта-басилевса. Старец говорил как бы сам с собой, размышляя, а все прислушивались к его речам. Еще бы - ведь ему более ста лет и юность его прошла при мудром Солоне.
– Ареопаг сама богиня Афина основала. И что ты сказал здесь о народном собрании, молодой человек? Здесь собрались самые богатые и знатные, потомки богов. Им и решать судьбы города, а не каким-то горлопанам, которым нечего терять и нечего беречь.
Фемистокл, одинокий, стоял посредине. Его военачальники, даже верный Ксантипп, молчали, потупив глаза. Все напряженно ждали, пока почтенный архонт соберется с мыслями и изречет приговор.
– Ну, положим, что мы покинем город, увезем статуи и алтари. А святыни?
– Не покинем священной змеи!
– закричали старейшины.
Было решено вопросить оракулов, а заседание перенести на завтра.
Мне вспомнилась любимая присказка Мнесилоха: "В Афинах речи говорят мудрецы, а дела решают олухи..."
– Ох уж этот Ареопаг!
– сквозь зубы говорил Фемистокл.
– Враг видит нас с гор Пелиона, а им - змея! Каждое промедление - лишняя кровь и лишние слезы...
– И удержал выходящего из залы Кимона: - А ты, доблестный сын славного полководца, ты тоже не покинешь священную змею? Твой отец не упирался в обычаи и предрассудки, он умел быть свободным и находчивым.
– Не знаю, - ответил Кимон, вежливо отстраняясь от руки стратега. Как решат старшие, так и я. Скажут: на корабль - пойду на корабль. Все равно.
Светильники догорали и плевались искрами: звезды катились к закату кончалась ночь.
СВЯЩЕННАЯ ЗМЕЯ
Рабы гасили светильники. Оставшись один, Фемистокл опустился на ложе, покрытое волчьей шкурой. Лицо его сморщилось, потеряло резкость, стало утомленным; чаша с напитком дрожала в руке.
А что же про меня - забыли? Нет, нет, вот первый стратег подзывает меня к себе.
– Ты достоин благодарности, - начал Фемистокл.
– За сообщение о заговоре Лисий спасибо. Но помни, - добавил он сухо, - раб, доносящий на господина, подвергается ссылке в рудники - таков закон. Сегодня, однако, каждый патриотический порыв ценен.
И Фемистокл тротянул мне руку, украшенную рубином, который горел, как кровавый глаз бога войны. Быть может, он хотел, чтобы я поцеловал его руку? Еще несколько мгновений назад я бы с восторгом сделал это. Но слова о рудниках меня отбросили в реальность - я только раб! И я лишь прикоснулся пальцами к руке стратега.
Мне подали сласти: варенье, засахаренные финики, изюм, мед. Мне ничто в рот не лезло. Я горел от нетерпения - не затем же он меня позвал, чтобы кормить сластями?
Фемистокл между тем встал, скинул одежду; рабы стали растирать его могучую грудь, заросшую курчавым волосом. Он взял небольшие гирьки и сделал упражнения.
– Ленивым - сон, а нам - гимнастика, - засмеялся стратег, и усталость улетучилась с его лица, уступив место обычной царственной улыбке.
– Теперь, рабы, удалитесь! А ты, мальчик, присядь ближе. Вот эта скамеечка - придвинь ее к моему ложу.
Тишина обступила нас, полумрак. Погасли все огни, кроме одной лампадки, а утро еще не наступало.
– Один человек мне рассказывал, что ты любишь Афины, что хочешь совершить подвиг для родного города, - вкрадчиво говорил вождь, подвигая мне тарелки с едой.
– Я нарочно дал тебе выслушать все, что происходило в Ареопаге. Я ведь заранее знал, что дело у них упрется в какую-нибудь змею.