Алкамен - театральный мальчик
Шрифт:
Ноги зудят, и во всем теле противное беспокойство - бежать бы, кричать бы, драться, только бы не сидеть на месте. Но Килик нагружает работой: подай, подержи, упакуй!
– Килик, эй, слышишь?
– кричит ему храмовый повар, вернувшийся с базара.
– В городе паника, все кричат: змея исчезла из храма Эрехфея, боги отвернулись, конец пришел городу... Люди собираются покидать очаги.
– Я не собираюсь покидать, - ворчит Килик.
– А змею надо было охранять покрепче. Я предполагаю, чье это дело, только не богов... Боги здесь ни при чем... Эй,
– кричит он мне.
– Беги скорей в храм Асклепия, спроси, готовы ли мулы для вывоза корзин. Пришел указ от нечестивца Фемистокла, чтобы сокровища богов не зарывали в землю, а перевозили на Саламин, к его кошельку ближе!
О улицы города! Куда делось ваше спокойствие в полуденные часы, когда под сплетенными сводами шелковиц и акаций царствует зеленый, тенистый, влажный и пахучий мир! Куда делась безмятежность харчевен, где в котлах варится рыба кефаль, а на вертелах жарятся бараньи почки, где толпы бездельников, бывало, потягивая напитки, обменивались городскими сплетнями?!
Теперь по улицам с плачем, ревом, бранью, грохотом несся поток беженцев... Катились повозки, нагруженные скарбом; кивая головами, шли ослы, навьюченные чем попало. Крестьянские женщины тащили полуголых орущих ребятишек и в отчаянии заламывали костлявые руки. Скорбные старики брели, покорно опираясь на посох, слезились выцветшие глаза, видавшие все на свете.
Телега, запряженная сильными мулами, везла семейство какого-нибудь эвпатрида, - над бортами покачивались головы женщин, укутанные покрывалами, евнух с морщинистым личиком опекал старших детей, младшие прикорнули возле кормилицы. За телегой шли хмурые рабы, на всякий случай закованные в кандалы, несли на плечах сундучки, узлы, коробки.
Возница пытался обогнать крестьянских ослов, но упрямые животные не хотели посторониться, и тяжело нагруженная телега, медленно накренясь, сползла колесом в канаву, повернувшись, загородила улицу.
Если бы вы слышали, какой крик поднялся тут! Женщины в телеге вскочили и стали бранить крестьян; те начали толкать телегу, чтобы освободить проход. Безучастные рабы положили ношу на землю и наблюдали, как вся улица оскорбляет и поносит их господ.
Послышался острый посвист флейты и мерный гул шагов.
– Дорогу войску филы Эантиды!
– донеслись крики глашатаев.
– Дорогу славному ополчению!
Городские стражники кинулись в свалку посреди улицы, замелькали красные палки.
– Курносый варвар!
– голосили женщины на телеге.
– Как ты посмел ударить меня, благородную афинянку?
Но скифы выпрягли мулов и, окончательно опрокинув телегу, сбросили ее с дорожной колеи. Улица освободилась, и по ней прошли флейтисты, раздувая щеки, высвистывая веселую походную мелодию. Я вспомнил прохождение войск на празднике. С каким упоением все тогда приветствовали марширующих воинов и как тяжело прощаться с ними сейчас! Мальчишки не бежали, как обычно, за гоплитами; собаки не кусали за пятки шагающих, как будто и они чувствовали горечь утраты.
– Смотрите, смотрите, вместе с гоплитами идут
– Разве ты не знаешь? Сегодня утром они повесили свои всаднические щиты и сбрую в храме Афины в знак того, что уходят сражаться на море.
– Вот как!
– насмешливо заметил прохожий, бывший моряк.
– У нас, у афинян, конница только для красоты - позолоченные латы, страусиные перья. Потому-то аристократия и служит в коннице - там безопасней всего. Ну, Посейдон - владыка моря теперь наломает им ребра!
– Ах!
– вздохнула старушка беженка.
– В такие дни везде опасно служить. У меня восемь сыновей, все вчера взяли оружие.
Живописец Полигнот шагал последним в колонне. За строем шли удрученные родственники, несли узелки с едой, оплетенные фляжки, чтобы вручить их воинам перед прощанием. Шла и Эльпиника, невеста Полигнота. Ее красивое лицо словно окаменело; золотистые волосы уложены тщательно, как всегда; платье кокетливо застегнуто на плече резной пряжкой. Казалось, она и не расстроена разлукой.
– Иди, Эльпиника, иди, жаворонок мой, - не оборачиваясь, говорил Полигнот.
– Встретимся еще, приноси жертвы Афродите.
Возле храма Арея, бога войны, - море голов. Там идут торжественные жертвоприношения. Бормочут гулкие барабаны, свистит одинокая флейта, нагие юноши в хвостатых шлемах исполняют военную пляску, молча движутся по кругу, ударяют щит об щит, меч об меч. Все громче грохочут барабаны, все быстрее кружатся смуглые юноши, сверкая медью. А народ не радуется их удали, народ плачет. Все плачут, не стыдясь, и по бесстрастному лицу Эльпиники катятся слезы, как хрустальные горошины. Уже давно слабый женский голос окликал сзади:
– Господин, господин...
– Тебя зовут, парень!
– дернул меня за хитон отставной моряк и улыбнулся насмешливо: - "Господин"!
Это старая нянька Мики. Она плачет, сморкается в подол, и я долго не могу добиться от нее ни слова.
– Наш хозяин, Ксантипп...
– лепечет она.
– Да хранит его Посейдон, конеборец...
– Ну, в чем дело? Ксантипп, ты говоришь? Да ну же, перестань плакать!
– Ах, молодой господин!..
– Да не господин я, такой же раб, как и ты.
– Не господин? А я думала, ты защитишь нас, да будет над тобой милость бессмертных!
– Будет, будет милость, бабка. Ну говори, в чем дело?
– Хозяйка совсем плоха, уж и глаз не открывает. Ксантипп так и не пришел... Прислал матроса, передал кошель с деньгами. А на что они теперь деньги? Разве что-нибудь сейчас купишь, кого-нибудь наймешь?
Старуха охала, звенела амулетами на худых руках.
– Мика посылает: иди, старая, отыщи отца, скажи ему... Я - в дом стратега, туда не пускают, говорят - он в гавани; я к морю - и там его нет. О милосердные боги! А мне еще врача искать... Все бегут, все едут. Кто же нам, несчастным, даст телегу, кто увезет нас от мидийской напасти?