Алкамен - театральный мальчик
Шрифт:
– Ха!
– засмеялся Мнесилох.
– Боги осла знали: не дали ему рогов, так он больно не забодает!
Подбежал один из рабов Ксантиппа, вручил сверток - там была старая одежда Мнесилоха.
– Он думает, что я сниму дареный плащ, надену лохмотья!
– воскликнул старик.
– Э, не таков Мнесилох: что ему в руку попало, то и приклеилось.
– Проваливай! Проваливай!
– закричал из окна Ксантипп.
– Эй, рабы, выпустите на него собаку! Услышав про собаку, я предложил:
– Давай я тебя отведу. Где ты живешь?
– Где я живу?
–
Пока я поддерживал старика под локоть, выводя на ровную дорогу, он всматривался в мое лицо.
– Эге-ге!
– вскричал он.
– Это ты, маленький раб Диониса? Ну как, твой Килик больше не устраивает тебе купанья в храмовом водоеме?
Мне было неловко вспоминать о том случае, и я промолчал. Мнесилох ковылял, вздыхая, громко жалуясь богам. Так дошли мы до поворота дороги. Хвост шествия в честь Диониса уже скрылся за пальмовой рощей.
– За что тебя Ксантипп?
– осведомился я. Мне было нестерпимо жаль бездомного старика: ведь все над ним только потешались.
– А я его обличаю, малыш, - ответил Мнесилох.
– Богат он - я напоминаю, что монеты пахнут слезами. Счастлив - рассказываю об Эдипе, который все растерял - царство и детей, блуждал слепым нищим. Буйствует кротостью укоряю. Только этого героя не проймешь - неукротим, считает себя вторым Гераклом.
– Почему?
– А вот подрастешь, узнаешь, как честолюбие иногда правит человеком, заставляет всем жертвовать - и собой, и близкими...
– Мнесилох вздохнул и погладил меня по голове.
– А ты беги, беги, догоняй свое шествие, попадет ведь тебе от Килика. Я отсюда и сам дойду.
Тут настиг его раб, передал деньги от Ксантиппа.
– Раскаялся?
– вскричал Мнесилох.
– Разжалобить хочет? Ну нет, Мнесилох хитон взял, потому что нечем прикрыть рубцы ранений. А деньги Мнесилоху - тьфу!
И он кинул их в пыль - большие деньги, целую пригоршню монет! У меня дух занялся.
С этого дня мы сделались друзьями. Мнесилох жил прихлебателем у богатых людей; поживет у одного, забавляет словечками и выходками, потом надоест - ему дают подарок и выпроваживают без стеснения. Мнесилох перебирается к другому; там повторяется та же история.
В комедии он был самым забавным, в народном собрании - самым горластым. Ни одного происшествия в городе не обходилось без участия Мнесилоха, ни одного праздника, ни одной церемонии.
МЫШИ, ТОРГОВКИ И ЛЕПЕШКИ
У Диониса, моего бога, много имен. Когда он, весной, называется Эвантом - цветущим, люди веселятся, плетут венки из мяты или сирени, поют задушевные песни. В разгар жаркого лета он бывает Бессареем - неистовым. Осенью, когда кончается жатва, его называют Иакхом. Ночью с факелами в торжественном шествии народ несет статую бога в Элевсин, где царствуют богини земли - Деметра и Персефона.
Но один раз в году, в весенний улыбчивый день, Дионис, по имени Элевферий, делает всех рабов свободными, на один
В этот день я спросил у мальчишек, рабов нашего храма:
– Хотите есть, мелюзга?
– Хотим!
– без запинки отвечали мальчишки. Еще бы! Килик лучше сгноит припасы, чем даст лишний кусок рабам.
– Тогда ловите мышей, зверята!
– Зачем мышей?
– послышались недоуменные голоса.
– После узнаете.
И мальчишки принялись за дело. Стянули у повара кусочки сала, использовали их как приманку. Мышей в кладовых храма было видимо-невидимо; они ели ту самую снедь, которую накапливал Килик. Мы караулили и хватали мышей ловчее, чем заправские кошки, и уже через час корзинка с крышкой была набита мышами.
Мальчишки дружно двинулись за мной. Килик проводил нашу ораву подозрительным взглядом. Но что он мог сказать? Этот день был наш!
Афинский рынок - самое многолюдное место на земле. Кого тут только не встретишь! Киммериец продает меха, сириец - ковры. Печальный перс с испуганными глазами свистит в дудочку, и над корзиной покачиваются головы ядовитых змей. Глазастые марафонцы продают пахучие дыни, клянутся, бьют себя в ребристую грудь и врут безбожно. Горшечники из Керамика равнодушно дремлют у пирамид своих расписных сосудов.
Прогуливаются важные стражники-скифы, курносые и белобрысые, держат за спиной красные палки, которыми они расчищают путь телегам и всадникам, а иной раз дубасят дебошира и пьяницу.
Мы опасливо обошли ряд, где продавали рабов (кто же из нас не обойдет это место с замиранием сердца?), и пришли к обжорному ряду, где едят и пьют, кто сидя на земле, кто прямо верхом на осле, а кто взобравшись на повозку и колесницу. Шум стоит невыносимый - гул голосов, ржанье лошадей, вопли ослов, скрип телег.
А торговки, торговки!
Они мне представляются в виде свирепых Эвменид - богинь мщения. Все они черные, носатые и ужасно худые или, наоборот, распухшие от жира. Все, как одна, горластые, они любят махать перед носом покупателя цепкими руками. Когда покупатель входит на рынок, они улещают его ласковыми словами, называют красавчиком, сулят в жены дочь персидского царя. Если же покупатель проходит мимо, они позорят его прабабушек и прадедушек, пытаются ухватить за край плаща, словно хотят растерзать.
У них продаются лепешки - сдобные и мягкие, у них - камбала, прозрачная, как сон, у них - вареная требуха, при одном взгляде на которую урчит в желудке.
План действий у нас разработан по дороге. Я вынимаю двух мышат, взбираюсь на штабель корзин и ближайшей торговке запускаю одного за шиворот. Торговка визжит, простирая руки. Остальные в недоумении оборачиваются к ней. Тогда, пользуясь замешательством, я кладу второго мышонка за шиворот другой торговке.
– Мыши! Мыши!
– орет она, а мои мальчишки швыряют мышей пригоршнями прямо на головы торговок.