Алкамен - театральный мальчик
Шрифт:
Медведь запихивал его за занавеску, чтобы прохожие не видели. А он высовывался и тыкал пальцем Медведю в грудь:
– Ты, рыжий... Я тебя знаю... Килик рассказывал... Ты что же, рабов подбиваешь к побегу?.. Ха-ха-ха! До твоей родины тысячи стадий - я знаю... Я старый мореход. Халкида, Милет, Эфес, Византий...
– Он загибал непослушные пальцы.
– Херсонес!.. Везде стражи и доносчики наготове, схватят вас, как чижиков. Что тогда?
– Он пытался выпрыгнуть, высовывал ноги, хохотал.
– Тогда что? Рогатки на шеи - и в рудники, на медленную смерть, ха-ха-ха!
Впрочем, чувствуя, что мы приближаемся к дому, он стал приходить в себя. Слабым голосом попросил, чтобы его вынули, захотел идти по свежему воздуху и пошел, опираясь на мое плечо и на могучую шею Медведя.
ДЕВОЧКА
Мы пересекли город, вышли из двубашенных ворот и свернули направо. Скоро там, где высятся пирамидальные тополя, могучие, как обелиски, показался белый Колон - тихое предместье Афин. Вот дом Ксантиппа, вот и канава, из которой я некогда вытащил Мнесилоха. Ксантипп приосанился и был похож на те отполированные ветром и солнцем фигурки, которые красуются на носах кораблей.
Домашние и рабы встретили его сочувственной толпой. Ксантипп прикрикнул на них и ушел в глубь дома. Все кинулись хлопотать о хозяине. Медведь велел носилкам возвращаться обратно, а сам, ощутив запах жареного, раздул широкие ноздри и удалился в направлении кухни. А я вышел в сад.
Как и все дома богатых афинян, дом Ксантиппа был построен в виде четырехугольника; посредине - авла (внутренний дворик). Там под раскидистыми орехами и акациями журчали каскады фонтанов, воздух был пронизан водяной пылью и приятно прохладен. Я никогда еще не бывал в таком богатом доме и в таком красивом саду. Из-за кустарника, подстриженного в виде кубов и шаров, раздались голоса - звонкий детский и нежный девичий. Мое сердце почему-то дрогнуло, как дрогнуло, наверное, сердце Одиссея, когда он услышал издали пение сирен. Странно, я прежде равнодушно слышал голоса девочек, ведь у нас в храме целый девичий хор.
Я сделал шаг за кусты, но оттуда на меня бросилась громадная собака, показывая клыки из-под складок кожи.
– Ого!
– Я от неожиданности отпрянул. На дорожку выбежал кудрявый мальчуган, а за ним - девочка моего возраста.
– Назад, Кефёй, назад!
– Девочка прогнала пса, а мальчик кинул мне кожаный красный мяч.
Я отбросил мяч девочке, она ловко поймала, подпрыгнув.
И вся она была, как светлый мед, который пчелы
Из солнца и пыльцы цветов создали...
Ведь так, кажется, сказал поэт?
В то мгновение я совсем забыл, что я - раб. По закону нестриженые космы должны были скрывать мои рабские глаза, но, так как я прислуживал в театре и в храме, искусный парикмахер делал мне прическу. Наверное, потому меня не сочли здесь рабом.
– Лови, Перикл!
– крикнула девочка брату, бросая мяч.
– Кидай мне, вот так. А теперь я брошу тебе, мальчик. Как тебя зовут?
– Алкамен...
– Лови, Алкамен!
Она шутя бросила мяч так, что я не смог его поймать. Мяч ударился о капитель колонны и отскочил прямо мне в лоб.
Если бы вы слышали, как она смеялась!
Вот здесь я и перестал соображать, кто я и где нахожусь. Мне так захотелось чем-нибудь отличиться перед этой необыкновенной девочкой! Я кинул мяч в воздух "свечой" так высоко, что дети задрали подбородки, чтобы увидеть мяч в небе. Я же стоял горделиво, показывая, что совершенно не слежу за полетом мяча, а вот подхвачу его перед самой землей.
Но девочка кинулась, желая сама схватить мяч на лету. Мы столкнулись с ней; оба смутились и отвернулись.
– А где же мяч? Перикл, куда упал мяч? Мяч упал в большой бассейн и мирно плавал там, покачиваясь. Мы подбежали к бассейну. Перикл, четырехлетний мальчик со странно вытянутой головой, говорил рассудительно:
– Вот, не надо было кидать мяч так высоко. Теперь нужно вызвать раба с шестом: пусть он достанет нам мяч, а то во что же мы будем играть?
Но как тут было не показать мою ловкость? Я подобрал полы хитона и прыгнул в бассейн - там было мелко. Девочка схватила меня за руку:
– Что ты делаешь, Алкамен? Скорее назад! Я освободил руку, шагнул к мячу, схватил его и победно поднял над головой. Но девочка продолжала кричать, заламывая руки, а мальчик громко плакал, глядя широко раскрытыми глазами куда-то сбоку от меня. Я перевел взгляд туда: ко мне приближалась огромная рыба, и хищная пасть ее была усеяна тысячью острых зубов. В сердце мне как будто холодная игла вонзилась... Я и сейчас еще, если закрою глаза, ясно вижу физиономию этой рабы, которая - о боги!
– улыбалась!
Меня охватило оцепенение, а рыба подплыла совсем близко. Тут я не помня себя кинулся из воды и успел выскочить перед самой пастью рыбы. Девочка дрожала от пережитого страха, выжимала воду из полы моего хитона. Мальчик крепко обхватил мяч, будто хотел уберечь от рыбы и его.
– Откуда ты пришел?
– лепетал он.
– Ты, наверное, юный Геракл и укрощаешь львов, змей и других чудовищ?
– Этих рыб отец привез из Египта, - рассказывала девочка.
– Здесь их кормят сырым мясом, а там, в Египте, говорят, их кормили живыми людьми.
Тогда, желая показать свое презрение к заморскому чудищу, я сунул руку в воду и схватил рыбу за скользкий хвост. Рыба мгновенно извернулась, но руки моей схватить не успела - я выдернул ее раньше. Снова испугавшись, девочка обхватила меня и пыталась оттащить от бассейна.
Повелительный голос заставил нас обернуться:
– Мики, что это? Кого это ты обнимаешь?
РАСПРАВА
На крыльце стоял Ксантипп, переодетый по-домашнему - в мягкую белую хламиду.
– Ты знаешь, кого ты обняла? Ведь это раб! Нужно было бы вам увидеть, как девочка отпрянула от меня, как будто я сам был этой зубастой рыбой!