Алкамен - театральный мальчик
Шрифт:
С тех пор мне показалось, что Медведь - мой враг, враг хуже, чем Килик. Я строил скифу каверзы - сыпал землю ему в кашу, а он ел, скрипя песком на зубах, потому что никогда не наедался досыта. Раз я перерезал ему ремни сандалии - он запутался и упал; все смеялись, а Килик велел скифа высечь за испорченную обувь. Я понимаю, он имел полное право надавать мне подзатыльников или вывернуть ухо (вы знаете, какая у него ручища? Как у циклопа!). Но он не считал меня равным противником, при встрече даже приветливо махал мне рукой. Вот это-то и выводило меня из себя!
Он быстро научился греческому языку, хотя и говорил, коверкая слова, как будто у него во рту был не язык, а обрубок. Взрослые рабы стали относиться к нему с некоторым почтением, потому что он усмирял драки, мирил ссорившихся, даже разбирал тяжбы, которые рабы не хотели выносить на суд хозяев.
Как-то Килик на вечерней поверке пригрозил ему, что сошлет в рудники, если он не перестанет собирать вокруг себя рабов и шептаться с ними.
Я злорадно подумал: "Хоть бы сослали, вот бы он порастряс свою геракловскую мощь в мрачной и сырой шахте!"
РОЖДЕНИЕ "БЕЛЛЕРОФОНТА"
В народном собрании была буря. Аристократы штурмовали Фемистокла, вождя демократии, - он требовал средств на постройку кораблей. Крик афинян, как вал многошумного моря, хлестал в крутые скалы Пникса. Фемистокл простирал руку и укрощал собрание, как, наверное, Посейдон усмиряет свирепый прибой океана. Но к обеду он натрудил горло, махнул рукой и отошел. Тогда Ксантипп, тот самый, который когда-то прогонял Мнесилоха, тот самый, который подарил храму скифа, Ксантипп ринулся ему на выручку!
– Не спасетесь вы от мидян!
– кричал он.
– Высокие стены и амбарные щеколды вам не помогут. А нам, мореходам, терять нечего - все наше на корабле. Даже если не отстоим город, пусть ветры потрудятся, раздувая щеки: поплывем искать новую родину!
Аристократы порывались стащить его с трибуны, замахивались посохами, а моряки и торговцы скандировали:
– Де-нег на флот! Де-нег на флот! Вышел тихий Аристид и вкрадчиво сказал:
– Ты, Ксантипп, много кричишь, много шумишь. У тебя денег куры не клюют - построил бы корабль во славу Паллады.
Аристократы притихли от радости, думали, что Ксантипп ухватится за кошелек и спрячется в толпе. Но Ксантипп упрямо мотнул черными кудрями. Оратор он был плохой - говорил визгливым голосом, кривил рот, от волнения заикался. Но его ответ выслушали без обычных насмешек и свиста.
– И что ж, и построю. А когда построю, пусть каждый из толстопузых аристократов, червей земляных, тоже построит корабль. Кто пятьсот медимнов зерна собирает, пусть строит большую триеру; кто собирает триста, пусть хоть галеру построит.
И он, Ксантипп, построил трехпалубный, мощный, вооруженный острым тараном корабль. И назвал его "Беллерофонт", в честь легендарного героя, который летал на крылатом коне Пегасе.
Настал час, когда "Беллерофонт" спускали на воду, и в этот день Ксантипп снова не поскупился. На бронзовых пиках жарились целые туши быков, вино черпали прямо из чанов.
Из-под днища корабля выбили клинья - "Беллерофонт" пошатнулся. Дубовые ребра и сосновые мачты его заскрипели, он медленно двинулся к воде по каткам.
– Уксусу, рабы, уксусу!
– бесновался перед огромным кораблем маленький Ксантипп.
– Поливайте катки, не видите, что ли, - они дымятся от трения!
И вот грузный корабль достиг моря и ринулся в волны резным носом, поплыл, закачался на морской зыби. Афиняне дружно закричали, и от их крика испуганные чайки взлетели под самые облака. Тут начался пир! И тут была нам, рабам, задача: свежевали, потрошили, жарили, шпиговали. Колбасу кровяную поливали медом, резали круглый пирог с сырной начинкой, разносили. То и дело кто-нибудь требовал:
– Эй", мне чесночной похлебки с солью!
– А мне рыбки со сладкой подливкой! Вскоре затянули нестройную песенку:
Попался барашек, попался в похлебку!..
Только под утро замолкли удары бубнов и барабанов, погасли огни пиршественных костров. Когда утренняя заря взбежала на небо, уже все разошлись; только отдельные гуляки брели, держась поближе к заборам. Килик приказал положить в храмовые носилки бесчувственного Ксантиппа, взгромоздился сам, и рабы их потащили, покряхтывая от тяжести.
Когда носилки достигли храма, Килик вылез и приказал:
– Отнесите Ксантиппа к нему домой! А Ксантипп, высунув прыщеватый нос из-за занавесок, орошая песок слезами, усталым голосом сказал:
– Голубчик, Килик... Прекрасный ты человек! А ведь рассказывают, будто ты похитил персидские сокровища после битвы при Марафоне... Но я не верил, можешь залепить мне грязью в глаза. Хоть ты и аристократ, но ты добрейший...
Килик сжал губы и отступил от носилок.
– Что вы стойте!
– заорал он на носильщиков.
– Несите его, кому сказано! Развесили уши... А ты, Алка-мен, а ты, Медведь...
– он тыкал пальцем в первых подвернувшихся рабов, - вы пойдете его провожать. А не то, что скажут люди? Скажут, Килик отпустил такого уважаемого человека без подобающей свиты!
А утреннее солнце уже щедро ласкало кривые улочки предместий, зеленые своды аллей, мраморные храмы, многолюдные площади, роскошные бани. Забыв о ночной усталости, мы любовались этой ясностью и вовсю вдыхали свежий воздух. Только один человек ничего этого не видел и не чувствовал. Он поминутно высовывался из носилок и бормотал в напряженные спины рабов:
– Что, собачьи дети, ждете прихода персов? Прежде раб своим был в доме человеком... раб моего деда, Памфил, три поколения господ нянчил... А вы думаете, мидяне принесут вам освобождение? Как бы не так: продадут на одном рынке вместе и вас и нас...