Алкамен - театральный мальчик
Шрифт:
Здесь начинается что-то похожее на землетрясение или на битву богов с титанами. Женщины кричат, вытряхивают мышей из платьев, некоторые катаются по земле; мужчины ничего не могут понять, их тоже сбивают с ног получается куча мала. Подносы с лепешками, корзины с сыром, лотки с жареной рыбой опрокидываются - еда рассыпается по земле.
– Хватай, ребята!
Мы набиваем пазухи, кладем во рты, зажимаем в кулаках, вертимся, выворачиваемся, расталкиваем, пролезаем...
– Воришки! Держите!
– слышится вслед нам пронзительный вопль.
Столпилось много народу, стражники с красными палками были начеку, и нас поймали. И повели нас, с расквашенными носами, руки назад, точно пойманных морских разбойников. Рыночная толпа ревела - готова была нас съесть живьем.
Мнесилох оказался рядом, он шел, стараясь рукой оградить меня от щелчков и зуботычин. По другую сторону спешила торговка, которой я первый запустил за хитон мышонка; она крутила мое бедное ухо и кричала на все Афины:
– Я Миртия, я - дочь благородных Состраты и Анкимиона. Кто меня не знает от Олимпии до священного Делоса?
– Я тебя не знаю, - возражал Мнесилох; глаза его были прищурены (может быть, он обдумывает, как бы нас выручить?).
– Но теперь я узнал, что ты ехидна, как змея, и безобразна, как Горгона.
– Ах ты, старый шут!
– Старуха остановилась и уперла руки в бока. Народ сейчас же образовал круг в предвкушении интересного зрелища.
– Ты заодно с воришками, бездельник!
– А что они у тебя украли?
– спросил Мнесилох.
– Как - что? Лепешек на десять оболов, и калачей на четыре, да привесок в полтора фунта...
– Ну, - возразил Мнесилох, - на такие деньги можно целую фалангу воинов прокормить, не то что этих тощих мальчишек. Может быть, это у тебя кто-нибудь взрослый поел. Я заметил, у тебя под прилавком прятался какой-то бородач и все жевал, жевал...
Старуха кричала и кричала. Я опасался, что она тут же помрет от разрыва сердца. Она и заклинала хохочущую публику, и плевалась в сторону Мнесилоха.
– Делайте свое дело, - строго сказал Мнесилох стражникам, а нам подмигнул: не бойтесь, мол, идите с ними.
– Доставьте мальчишек к судьям-пританам, пусть они поступят по закону!
И стражники повели нас дальше, с трудом выбравшись из толпы. Никто не последовал за нами, все остались смотреть на спектакль, который разыгрывал Мнесилох с торговками.
У ограды Пританея нас ожидал Килик, стоял, расставив ножки-лучинки. Какой-то благодетель его уже предупредил - вызвал. На нас Килик даже взгляда не бросил.
– Благороднейшие господа!
– обратился он к скифам.
– Отпустите этих мальчишек, они мои рабы. Я сам накажу их.
– Как отпустить-то?
– сказал один из стражников.
– Начальник ругать будет, большой убыток бедным скифам...
По-видимому, Килик уже побывал и в Пританее, потому что оттуда из окна кто-то повелительно махнул рукой. Килик роздал стражникам по монете и каждому пожал руку. Скифы удалились, голгоча по-своему, а мы поплелись униженные, опустив головы; шли гуськом по каменистой тропинке, а Килик сзади шипел:
– Ославили на весь город... Кто теперь в Афинах не скажет, что Килик не кормит рабов, не бережет скотину бога Диониса?..
СКУПЩИКИ ДЕТЕЙ
Через несколько дней во дворе храма появились двое: один - лидиец, такой заросший, что казалось, его бороде тесно на лице и она растет и под мышками, и на груди, и на ногах. Другой - египтянин, в длинной полосатой юбке, с высокомерной головой, выбритой, как блестящий шар.
Они сидели в полутемной комнате у Килика, обмахивались веерами. Туда по очереди водили наших мальчишек. Килик и чужеземцы что-то обсуждали, спорили, иногда даже кричали.
Вечером рабыни, придя с работы и услышав о странных гостях Килика, встревожились, собрались у дверей его дома, молча ждали. Килик вышел к ним и, против обыкновения, не угрожал, не ругался.
– Что вы, девушки?
– лебезил он.
– Кто вам сказал, что я затеял что-то против ваших сыновей? Эти чужеземцы - врачи. Я хочу всех рабов подвергнуть осмотру: ведь я пекусь о вашем здоровье...
На другой день вызвали и меня.
Килик снял с меня всю одежду, и я стоял перед чужеземцами голый, поеживаясь от стыда и еще оттого, что с моря дул свежий ветер и моя кожа покрылась гусиными пупырышками.
– Стой ты, не ворошись!
– приказал Килик.
– Подними-ка руку. Посмотрите, какой он юный, а какие уже мышцы!
Черноволосый лидйец цокал языком:
– Ах, хорош мальчик!
Скуластое лицо египтянина было бесстрастно.
– Красивый мальчик, ведь правда?
– продолжал расхваливать Килик. Аполлон свидетель, другого такого кудрявого и глазастого не сыщете в целой Аттике. А если б вы видели, какой красавицей была его мать! Больших денег стоила женщина!
Лидиец предлагал цену - Килик несговорчиво качал головой.
– Плох мальчик, - прервал их египтянин.
– Цена дорога. Совсем маленький, а сколько хочешь? Клянусь Сераписом, его еще откармливать надо... Пять лет откармливать - какие расходы, какие убытки!
Мне даже стало досадно, что он так меня охаял, а Килик замахал руками:
– И! Совсем не надо откармливать! Гляди, какой сильный. Тут же перепродашь за хорошие деньги.
Видя, что лидиец и египтянин больше не щупают мне колени и лопатки, он приказал:
– Одевайся, иди!..
– И продолжал уговаривать чужеземцев: - Я и сам хотел сначала дать ему подрасти, потом отвезти на Делос - продать. Но вы же знаете мои обстоятельства...
Во дворе у колодца, опершись на клюку, пил воду Мнесилох. Он улыбался впалым ртом сквозь плешивую бороденку; ветер трепал складки его многочисленных одежд. Рабыня подавала ему ковшик и что-то рассказывала.
Чужеземцы покинули Килика и выходили в ворота. Мнесилох спросил меня, кивая на них:
– Эти люди и тебя осматривали? У Мнесилоха под глазом синела опухоль. Я поморщился от сострадания. Мнесилох захохотал: