Алмазный мой венец (с подробным комментарием)
Шрифт:
Мы с ключиком в надвинутых на глаза кепках, покрытых снегом, входили в эту второразрядную пивнушку, чувствуя себя по меньшей мере гусарами, примчавшимися на тройке к «Яру» слушать цыган. {424}
Стоит ли описывать после Льва Толстого цыганские песни, надрывавшие души не одного поколения русских людей? Стоит ли описывать ночную метель — от неба до земли, — раскачиванье предутренних фонарей, отчего вся улица ныряла, как сорвавшийся с якоря корабль, и тени убегавших от нас цыганок с узелками под мышкой, в которых они несли своим детям-цыганятам в Петровский парк еду, полученную в трактире?
424
Говоря о «большом пряничном доме», К. имеет в виду д. № 14 на Чистопрудном бульваре, выстроенный П. Микини и С. Вашковым в 1900-х гг. Это был доходный дом, созданный расположенной по близости церковью Троицы на Грязях. Дом интересен декором, напоминающим о древней владимирской архитектуре. Кондитерские Бартельса охотно посещались москвичами как
Бесплодная погоня за неземной, выдуманной цыганской любовью.
Единственно, что стоит вспомнить, это слова ключика по поводу одной старой-престарой, но могучей цыганки, сидевшей как идол в первом ряду хора, посередине, с длинными буклями по сторонам грубого мужского лица. Видимо, она была хозяйкой и повелительницей хора. Нечто вроде пчелиной матки.
— Ты знаешь, на кого она похожа? — спросил ключик.
— На кого?
Он сделал длинную паузу, во время которой несколько раз окунул подбородок в пивную пену, и наконец торжественно провозгласил:
— Она похожа на Джонатана Свифта!
Слово «Свифт» его не удовлетворяло. Ему непременно надо было произнести эффектное — Джонатан.
Однажды в присутствии Командора ключик не удержался и произнес с пафосом:
— Протуберанец?
Командор слегка поморщился, вокруг его рта появились складки, и он сказал:
— Послушайте, ключик, а вы не могли бы выражаться менее помпезно?
Ключик стал обидчиво объяснять, что слово «протуберанец» вполне научное и обозначает астрономическое явление, связанное со структурой солнечной короны, на что Командор только безнадежно махнул рукой. {425}
425
Ср. в мемуарах М. Зорина: «Юрий Карлович вспоминает, как однажды он читал рассказ [„Вишневая косточка“ (1929) — Коммент. ] Маяковскому. В тексте была фраза: „Собака попала в солнечный протуберанец“. Олеша и сам не мог объяснить, почему ему понравилось это слово „протуберанец“. Это из астрономии. Маяковский нахмурился, попросил повторить. Олеша с некоторой гордостью снова прочитал эту фразу. „Что такое протуберанец?“ — спросил Маяковский. Олеша начал объяснять, что английский писатель и астроном Джинс в книге „Вселенная вокруг нас“ описывает протуберанец. „Объясните, чтобы я, читатель понял“, — сердился Маяковский. „Представьте себе сумрак в глубоких каменных воротах, и неожиданно вырывается солнечный рукав — этот самый протуберанец, в который попала собака“. — „Какая чепуха, какое издевательство над читателем, ученость хочется показать, — рассвирепел Маяковский. — Напишите об этом просто и ясно, а не щеголяйте, как попугай, разноцветными перьями“.
— Знаете, прошло два года, я неожиданно встретил Маяковского. Он шел мне навстречу. Маяковский снял шляпу и на всю улицу крикнул: „Здравствуйте, Олеша, как протуберанец?..“ Злопамятный был на этот счет…».[502]
«…ночью снежной и мятежной чей-то струнный перебор» {426} — и тени саней, летящих к «Яру», и звон колокольчика, и шорох крупных бубенцов…
…Так мы некоторое время и жили с ключиком…
Но не думайте, что я описываю двух бездельников, оторванных от жизни, от революции. Это совсем не так. Мы много и усердно работали в газете «Гудок», предназначенной для рабочих-железнодорожников.
По странному стечению обстоятельств в «Гудке» собралась компания молодых литераторов, которые впоследствии стали, смею сказать, знаменитыми писателями, авторами таких произведений, как «Белая гвардия», «Дни Турбиных», «Три толстяка», «Зависть», «Двенадцать стульев», «Роковые яйца», «Дьяволиада», «Растратчики», «Мастер и Маргарита» {427} и много, много других. Эти книги писались по вечерам и по ночам, в то время как днем авторы их сидели за столами в редакционной комнате и быстро строчили на полосках газетного срыва статьи, заметки, маленькие фельетоны, стихи, политические памфлеты, обрабатывали читательские письма и, наконец, составляли счета за проделанную работу.
426
Строки из неканонического варианта известного романса «Гайда, тройка! Снег пушистый…», упоминающегося в произведениях Ал. Блока, И. Бунина и самого К.
427
«Белая гвардия», «Дни Турбиных», «Три толстяка», «Зависть», «Двенадцать стульев», «Роковые яйца», «Дьяволиада», «Растратчики», «Мастер и Маргарита» — автором 1-го, 2-го, 6-го, 7-го
Каждый такой счет должна была подписать заведующая финансовым отделом, старая большевичка из ленинской гвардии еще времен «Искры» {428} .
Эта толстая пожилая дама в вязаной кофте с оторванной нижней пуговицей, с добрым, но измученным финансовыми заботами лицом и юмористической, почти гоголевской фамилией — не буду ее здесь упоминать — брала счет, пристально его рассматривала и чесала поседевшую голову кончиком ручки, причем глаза ее делались грустными, как у жертвенного животного, назначенного на заклание.
428
Изображается старая большевичка «искровка» Розалия Самойловна Землячка (урожд. Залкинд, 1876–1947), которая в эти годы занимала руководящие должности в РКИ (Рабоче-крестьянская инспекция) и НКПС (Народный комиссариат путей сообщения).
— Неужели все это вы умудрились настрочить за одну неделю? — спрашивала она, и в этой фразе как бы слышался осторожный вопрос: не приписали ли вы в своем счете что-нибудь лишнего?
Затем она тяжело вздыхала, отчего ее обширная грудь еще больше надувалась, и, обтерев перо о юбку, макала его в чернильницу и писала на счете сбоку слово «выдать».
Автор брал счет и собирался поскорее покинуть кабинет, но она останавливала его и добрым голосом огорченной матери спрашивала:
— Послушайте, ну на что вам столько денег? Куда вы их деваете?
Эти, в сущности, скромные выплаты казались ей громадными суммами.
Куда вы их деваете?
Могли ли мы с ключиком ответить на ее вопрос? Она бы ужаснулась. Ведь мы были одиноки, холосты, вокруг нас бушевал нэп… Наконец, «экутэ ле богемьен» — это ведь было не даром! Мы молчали.
Она огорченно махала рукой. В самом деле, что она могла о нас подумать? Беспартийные, без роду без племени, неизвестно откуда взявшиеся, сомнительно одетые, с развязными манерами газетной богемы… Правда, не лишенные литературного таланта… И этим-то, в общем, подозрительным личностям приходилось выдавать святые партийные деньги.
Она так привыкла к понятию «партийная касса», чтo всякие деньги считала партийными и отдавать их на сторону считала чуть ли не преступлением перед революцией. Подписывая наши счета, она как бы делала вынужденную уступку новой экономической политике. С волками жить — по-волчьи выть. Ее можно было понять.
Ключик зарабатывал больше нас всех. Он вообще родился под счастливой звездой. Его все любили.
— Что вы умеете? — спросили его, когда он, приехав из Харькова в Москву, пришел наниматься в «Гудок».
— А что вам надо?
— Нам надо стихи на железнодорожные темы.
— Пожалуйста.
Получив материал о непорядках на каком-то железнодорожном разъезде, ключик, как был в расстегнутом пальто, сел за редакционный стол, бросил кепку под стул и через пятнадцать минут вручил секретарю редакции требуемые: тихи, написанные его крупным, разборчивым, круглым почерком.
Секретарь прочел и удивился — как гладко, складно, а главное, вполне на тему и политически грамотно!
После этого возник вопрос: как стихи подписать?
— Подпишите как хотите, хотя бы «А. Пушкин», — сказал ключик, — я не тщеславный.
— У нас есть ходовой, дежурный псевдоним Зубило, под которым мы пускаем материалы разных авторов. Не возражаете?
— Валяйте.
Через месяц ходовой редакционный псевдоним прогремел по всем железнодорожным линиям {429} , и Зубило стал уже не серым анонимом, а одним из самых популярных пролетарских сатирических поэтов, едва ли не затмив славу Демьяна Бедного. {430}
429
«Его имя [„Зубило“ — Коммент. ], как воинский клич, могло двигать людьми и подчас заменяло уголь в паровозах. Чуть ли не какая-то станция носит это имя» (К. Зелинский).[503]
430
Ср. в мемуарах заведующего культурно-бытовым отделом «Гудка», И. Овчинникова: «В коридорах редакции все чаще стал появляться невысокого роста, слегка сутуловатый молодой человек в поношенном пальтишке.
— Одессит, поэт, живой человек, пишет стихотворные фельетоны, — аттестовала незнакомца Фомина. — Разрешите, я дам ему какую-нибудь нашу тему? Талантище из парня так и прет.
<…> На другой же день новичок пришел в редакцию с готовым фельетоном:
— Олеша, — назвал он себя, подавая маленькую крепкую ладонь, и положил на стол листок со стихами <…> В стихах говорилось о капитане, который, командуя небольшим пароходиком, частенько возил на нем свою возлюбленную спекулировать по прибрежным городам <…> Под стихами подпись: „Касьян Агапов“.
Фельетон мне понравился.
— А вот подпись, — говорю, — мне не нравится. Нашему читателю хорошо бы что-нибудь деповское, железнодорожное, с металлом!
— А вы что предлагаете? <…>
— Есть у наших слесарей универсальный инструмент — зубило: им рубят железо, зачищают на литье раковины и заусеницы, срубают головки и гайки болтов, когда они не поддаются ключу.
Не дослушав до конца моей тирады, Олеша взял ручку, пропахал жирную черту по Касьяну Агапову, а сверху крупно и четко вывел: „Зубило“».[504] В этих же мемуарах приводится фраза прославленного советского баснописца Демьяна Бедного (Ефима Алексеевича Придворова, 1883–1945) о фельетонистах «четвертой полосы» «Гудка»: «— А в этом анафемском „Гудке“ сидит чертова дюжина фельетонистов».[505]