Шрифт:
В одном мгновенье видеть вечность,
Огромный мир – в зерне песка,
В единой горсти – бесконечность
И небо – в чашечке цветка[13].
Содержание.
В наши дни живет себе, поживает некий Громобоев. 35 лет. Разведённый, а по правде брошенный. Имеет на иждивении сына пятнадцати лет, Нитуш – странную предпенсионную особу и друга Альпенштока. Самоучку-изобретателя. Без образования, но с острым чутьем. Громобоев – человек обычный. Не сверху, не снизу. Так по середке. Одним словом материк. Одним словом, Terra Incognita. 20
Три возраста Громобоева.
Конец весны – начало лета. Утро на полпути из ванной к чаю и бутербродам. Один знакомый губернский город на берегу одной из великих русских рек. Панорама города такая, что и пиратский и лицензионный Фотошопы пишут заявление по собственному. Здесь им нечего делать. Девятиэтажка на живописной, благодаря стараниям зеленхоза, окраине. Над всем этим летит красивый блюз Михаила Маргулиса. Называется он О.К. Слова в нем такие.
Эта песня вообщем ни о чем.
Может быть о том, что город спит
Или о моих друзьях
Я не видел их давно
Просто мне сегодня хорошо.
Я живу с гитарой за спиной
Мне вода, земля, дорога, дом.
Я наверно проиграл,
Убеждая дурака.
Да и бог с ним мне сегодня хорошо.
Я любя тебя могу летать.
Джимми, Рэй и Роберт полетят со мной.
Протяни свою ладонь. Я коснусь тебя крылом
И поверь мне, что нам будет хорошо.
Звучит песня, а мы видим, что происходит в это время за окнами девятиэтажки. Такие жизненные кусочки. Он и она. Одно на двоих одеяло. Он спит, она грустно смотрит на него.
Пожилой мужчина в майке-алкашке и ситцевых трусах-парашютах занимает холодный стульчак. Раздраженно хлопают крылья газеты.
На балконе торопливо и с опаской добивает сигарету прыщавый подросток.
– Коля, опоздаешь. – слышит он голос из кухни.
Подросток избавляется от окурка. Рукой разгоняет дым. С ненавистью смотрит во двор, где стоит его школа. В это мгновение его школа проваливается под землю .
Она не заботясь о вкусах зрителей, в том в чем была, то есть без ничего падает с кровати и отчаянно визжит. Вместо ее обыкновенного возлюбленного под одеялом спит великолепный мохнатый загорелый самец.
В уборную к пожилому мужчине с блицами вспышек вваливается целая делегация (может значимая политическая персона навроде Жириновского, только настоящая, не актер). Мужчина как был со спущенными трусами поднимается, срам прикрывая газеткой.
– Дорогой ты наш. Принимай от родины за труд твой ударный. – говорит персона и вешает через плечо ошеломленного мужичка орденскую алую ленту.
Подросток открывает крепко зажмуренные глаза. Школа на месте.
– Коля! – ударяет голос.
– Иду, иду. – обреченно огрызается подросток.
Она испуганно поднимает глаза над кроватью. Нет никакого великолепного самца, сладко храпит ее обыденное счастье.
Горько плюет мужчина и садится на уже теплый стульчак. Привиделось.
Открываются створки лифта на первом этаже. Оттуда за клубами розового дыма появляется Первый Громобоев. Он немного стоит в полумраке перед входной дверью подъезда. Наконец толкает дверь и выходит прямо в солнечное утро с последним аккордом блюза.
По одной из липовых аллей городского парка, что лучами расходятся от бетонного штыка, движутся расписанные детские вагончики. Их тянет смешной и смиренный лохматый пони. Движется он очень медленно. Еле-еле. Но пассажиры не покидают вагоны. Это заспанные работники в синих халатах с метелками и вениками. Их развозят для утренней уборки. За детским поездом вприпрыжку бежит Второй Громобоев. Второму Громобоеву около 35. Он крепкий с обозначенным брюшком. Таких множество, особенно в его возрасте. У них малые дети и порывистые движения. Надежда на лучшее и тощий кошелек. Они не нервные. Они озабочены. На Втором Громобоеве льняные широкие брюки, льняной пиджак с накладными карманами и рубашка в крупную оранжевую клетку. Громобоев обгоняет сказочный поезд и у него таинственным образом исчезает оранжевая рубашка. Вот так. Была-была и нет. Это не расстраивает Второго Громобоева. Напротив, он только ускоряет шаг. На площади с бетонным штыком Громобоев подбегает к фургончику торгующему чебуреками, жареными курами и прочей интернациональной снедью. У фургончика посередине окошечко, слева стекло, справа открытый гриль с нанизанными на вертела тушками. Внизу картонка: Куры-гриль. Второй Громобоев просовывает голову в окошечко.
Второй Громобоев: Две шаурмы сделай. Одну с огурцами, вторую с кетчупом.
Высокий атлетичный продавец в дурацком белом колпаке раскатывает тонкие армянские лепешки, насыпает мясо, шинкованную капусту, лук. За этим священнодейством наблюдает неряшливый тщедушный человечек в грязном длинном плаще. Немножечко на ложечку он с придурью.
Человек. Ай-да, Ахметка. Золотой ты, мой творожок. Хоть глаза ему завяжи, хоть руки. Все равно как надо сделает. Не посмотрит.
Второй Громобоев. А он больше ничего не умеет. На человече. (сует неряшливому человеку деньги) Сделай желудку легкий фуршетик, не все ж глазами то жрать. Ослепнешь.
Человек (принимая деньги) Спасибо, добрый человек. А ведь верно ничего то больше он и не умеет.
Второй Громобоев. (забирая еду и расплачиваясь) – Я же говорю. Мировое разделение труда. Кто-то работает, а кто-то нет.
Громобоев уходит.
Человек (вслед) – Спасибо тебе, добрый человек. Помог ты мне.
Второй Громобоев (обернувшись) –Давай-давай, только залпом не ешь. Доброта моя тебе колом встанет.
Громобоев садится за крайний столик под большим зонтиком. Кладет еду и смотрит на часы. Нервно постукивает по крышке стола. К нему подкрадывается Первый Громобоев. Но сделать это незаметно у него не получается. Второй Громобоев оборачивается.
Второй. – Я все помню.
Первый. – Тогда хорошо. Здравствуй, Ералаш Иваныч.
Второй. – Здравствуйте, Андрей Иванович.