Алракцитовое сердце
Шрифт:
– Прежде Старожье получало неплохую прибыль с алракцитовых шахт, но они, мне сказали, давно затоплены, - продолжил чародей. Говорил он охотно и многословно; так, что в пору было задуматься: чего ради?
– Затоплены, - подтвердил Деян.
– Нарех говорил, что пытался с друзьями спуститься вниз, но не смог.
– Алракцит редок, но для работы обычному колдуну его нужно немного: такого самородка, какой ты держишь сейчас, хватит надолго, потому не так уж он дорог. А истинная ценность алракцита проявляется, если растолочь его и смешать с крошевом валадана: камня прошлого, постоянства и смерти. В смеси с алракцитовым песком валадан становится тем, что древние
– Основой чего?
– спросил Деян.
– Взялся объяснять - так объясняй понятно.
– Сам спрашивал, так не перебивай, - огрызнулся чародей.
– Я лишь пытаюсь ответить. Первоосновой - основой бытия, значит... Так вот. Чтобы создать искусственное тело, алракцит и валадан замешивают на женской лунной крови и мужском семени и добавляют в глину. Но прежде призывают нерожденный дух. Наделяют его малой частицей своего "я", чтобы он мог жить в мире, и творят чары уже в союзе с ним, иначе искусственная плоть будет отторгать его, и существование обернется пыткой... Но тебя ведь с самого начала не секреты чародейского ремесла интересовали, а Джеб, верно?
– В основном, - признал Деян.
– Я погрузил его сознание в сон, и сейчас он не нуждается ни в чем: можешь за него не беспокоиться. И по поводу него, - Голем слабо усмехнулся, - тоже можешь не беспокоиться. Я не вполне понимаю, что он теперь собой представляет, но он проснется, чтобы наброситься на тебя. Не сможет. А даже если б смог, то не стал бы. Вы ведь с ним вроде неплохо поладили.
– Надеюсь на то, Деян Деян поежился. Ему хотелось бы, чтобы в словах чародея слышалось чуть больше уверенности.
Застывший взгляд Джибанда царапал кожу, в шуме дождя за дверью слышался какой-то тревожный речитатив. Объяснения чародея не вселяли спокойствия. Казалось, что поза великана со вчера чуть переменилась, и "смотрит" он чуть по иному, будто вскользь.
"Пустое.
– Деян усилием воли заставил себя отвернуться от великана.
– От духоты еще и не такое примерещится".
– Алхимическое противопоставление алракцита и валадана сыграло некоторую роль в истории той доктрины, которую ты разъяснял Джебу, - продолжал тем временем говорить чародей.
– Есть записи о казнях копьем с алракцитовым наконечником: если острие ломалось - считалось, что приговоренный оправдан Небесами, то есть Господином Великим Судией, по-вашему... Хотя, спрашивается, зачем ему, всемогущему, лезть в людские дела? Не обижайся за вашу веру: я слишком долго прожил на свете, чтобы всерьез верить хоть во что-нибудь; но, глядя на вас, не знаю уже, что и думать. Прежде Высшему Судье служили и в служении находили себя, вы же - попросту преклоняетесь перед ним безо всякого для себя толка.
– Не обижаюсь: не случайно преподобный Терош всегда звал меня безбожником.
– Деян с грустью вспомнил последний свой разговор со священником.
– Но скажи мне, колдун: что же, по-твоему, - Небеса пусты, немы и слепы?
Чародей пожал плечами:
– Кто знает? Одно известно точно: невежественные люди почитают за богов обычных духов и многое другое, чего они не могут уразуметь. Страшно вспомнить: кое-где на Дарбате меня самого нарекли богом. Представь себе, что они сказали бы сейчас!
Он зашелся смехом, тотчас перешедшим в тяжелый приступ кашля, едва не сваливший его на пол; Деян в последний момент успел его удержать.
– Ну, ну! Полегче, князь: слаб ты пока для долгих речей.
– Деян усмехнулся, помогая чародею лечь.
Тот, похоже, любил поговорить; а лицо его при этом принимало выражение благородное и торжественное, какое Деян не раз подмечал у Тероша Хадема, когда тот пускался "безбожника уму-разуму учить". Некоторого сходства не заметить было невозможно, и особенно оно казалось забавным в свете того, что говорил Голем зачастую вещи прямо противоположные науке преподобного.
– "Вера и предубеждение есть основа всего. Истинным может зваться лишь способ нашего рассуждения о предмете, но не наши суждения о нем", - процитировал Деян по памяти.
– "Ибо суждения наши из чувственного мира берут начало, а чувства истины не ведают, лишь самое себя знают: с мороза в нетопленый дом зайти - все одно тепло, а коли жаркий дом зимним утром чуть выстынет - зябко делается; и во всем так".
– Профессор Фил Вуковский, "О суждениях и рассуждениях", глава вторая, - сказал чародей.
– Вот уж не думал, что сочинения пьяницы Фила запомнят на многие века.
– Откуда ты...
– Деян замолчал. Если уж он сам, деревенский неуч, волею судеб и Тероша Хадема был с трактатом Вуковского знаком, то не стоило удивляться, что книга известна чародею.
– Я и самого старину Фила знал, - сказал чародей.
– Он давал мне уроки риторики. Затем мы вроде как приятельствовали... Он был добряк, но любил пошуметь. Мог простить долг в сто доренов и в лепешку ради тебя расшибиться, а затем обидеться ни за что и затеять поединок. Эта двойственность его натуры отражалась во всем, что он делал. Как сейчас помню: в черновиках к последней своей книге, посвященной вопросам морали, он восхвалял супружескую верность так рьяно и многословно, что издатель просил его поубавить текста, чем Фил был возмущен до крайности... А умер он в постели со шлюхой, перебрав вина, - и это в годы, когда седая голова его уже совершенно облысела! При жизни он редко бывал чем-то доволен; надеюсь, хотя бы смерть встретил с улыбкой.
– Н-да. Дела...
– пробормотал Деян.
Профессора Вуковского он привык считать кем-то вроде учителя, мудрого и непогрешимого, и совсем не был уверен, что рад услышать подробности его земного существования. А от осознания, что сейчас он, Деян Химжич, разговаривает с кем-то, кто делил с почтенным профессором стол и вел беседы, и вовсе голова шла кругом.
Что Голем родился много веков назад - он, конечно, знал и не забывал, но одно дело - просто знать, и совсем другое - получить тому наглядное свидетельство.
– Сколько тебе лет?
– не удержался от вопроса Деян.
– Не считая того времени, что ты был... не совсем жив.
– Немногим больше ста тридцати. А ты думал - полтыщи?
– Чародей добродушно усмехнулся.
– Я не так уж невообразимо стар по человеческим меркам: на моей памяти некоторые долгожители под присмотром лекарей встречали столетний юбилей, хотя сами не способны были сотворить даже простенького заклятья.
"Сто тридцать лет: "Не так уж и стар!"" - Деян попытался вообразить себе такой огромный срок - и не смог. Столетье или немногим больше того прожила, должно быть, Вильма - и превратилась в дряхлую, выжившую из ума старуху. Голему же, несмотря на больной вид, нельзя было дать больше четырех десятков. Однако ж впечатление было обманчивым... Он видел в жизни несоизмеримо больше, чем Беон или Терош Хадем; прочел несоизмеримо больше книг. Разбирался в вещах, о которых другие не имели ни малейшего понятия.