Алтайская повесть
Шрифт:
– Ах, вот что: это, оказывается, я говорю!
– Ну ладно, ну ладно… Ну давай же картошку жарить! Смотри, как огонь разгорелся… Давай сковороду, я сейчас сала нарежу… И картошку давай!
Чечек живо начистила картошки, вымыла ее в ручье и, нарезав кружочками, разложила на сковородке вместе с кусками сала.
– Слушай, Чечек, – сказал Костя, подкладывая в костер сучьев, – а как это ты вдруг приехала? Я думал, ты уже давно дома. Разве Яжнай еще не был? Или он один уехал?
– Нет, он еще не был, – ответила Чечек. – Он еще учится. Прислал письмо – скоро приедет, тогда поедем с ним
Костя усмехнулся:
– Вот так! Всё брошу – и поеду! И кролей, и дом, и работу… Что же я, маленький – куда захотел, туда и отправился? Ведь у меня теперь дела…
– Ну да, дела! Просто тебе туда не хочется!
– Ага, не хочется… А когда это ты, Чечек, научишься сначала думать, а потом говорить?
После обеда Костя и Чечек пошли кормить кроликов. Чечек влезла в загон:
– А почему загон на голом месте сделан? Почему тут трава не растет?
– Ну как – не растет! – ответил Костя. – Да это же они всю траву выгрызли!
Чечек тихонько прошла по загону. Кролики не обращали на нее внимания. Они бегали по каким-то своим делам, подбирали привядшую траву, оставшуюся от завтрака, спали, растянувшись во всю длину, или нежились на солнышке, перевернувшись на спину и приподняв лапки над белыми животами.
– А их тут не очень много, Кенскин!
Костя перевалил через изгородь большую вязанку свежей травы:
– Вот сейчас увидишь, как их не много…
Костя и Чечек растащили траву охапками по всем углам загона. И вдруг – откуда только взялись! – в загоне оказалось полно кроликов: и большие, и средние, и маленькие, и совсем крошечные, и голубые, и темные шиншиллы, и рыжие кенгуровые… Они тотчас набросились на траву.
– И вот так раз пять в день или шесть! Всё до травинки подберут!
– Кенскин, а где они спят?
– Сначала в траве прятались. А теперь соберутся все в кучу и спят. Большие с большими – своей кучкой, а маленькие – своей. Прижмутся друг к дружке и спят. А другой раз чего-нибудь испугаются – бурундук прыгнет или какая птица ночная крикнет страшно, – тогда сразу разбегутся и исчезнут. Ну, ни одного не найдешь! А когда убегают, то задними лапами хлопают, как в барабаны. Это они своих врагов пугают!
– Кенскин, а волки приходят?
– Нет. Человека чуют. Иногда слышу – кто-то близко в лесу ходит, крадется… А потом, однако, уходит…
Тихий светлый день медленно брел по тайге. Неподвижно лежало солнце на зеленых склонах долины. Маленькие сквозные облачка светились над горами.
– Чечек, тебе ехать пора.
– Нет, еще не пора, Кенскин. Пускай Соколик погуляет.
– А пойдем водопад смотреть? Ты наш водопад видала?
Чечек вскочила:
– Ай, пойдем, Кенскин! Ай, пойдем, я этот водопад никогда не видала!
Перелезая из загона через изгородь, Костя заметил, что в корытцах мало воды.
– Ну ладно, приду с водопада – тогда налью!
По глухой и сырой тропе вдоль Кологоша Костя и Чечек отправились к водопаду. Ручей часто пересекал тропу, и тогда, сняв тапочки, они вброд переходили по ледяной воде. Березы и лиственницы, разбросанные по склонам, убегали высоко вверх. Среди них, на зеленом бархате трав, ярко белели, словно букеты, большие дудники.
Чем дальше уходила тропа, тем круче становились склоны, сдвигаясь в ущелье. И все выше и гуще поднимались травы над тропой – красноголовый чертополох, синяя луговая герань, медовая кружевная таволга… Костя, оглядываясь, не видел Чечек в этой заросли. Только головки цветов качались там, где она проходила, да слышался звонкий голос вместе с журчаньем ручья.
– Я здесь, Кенскин! Я иду-у-у!
Еще выше поднялась трава. Здесь, на уступах, качались высокие пестрые саранки и кое-где светились яркие желтые огоньки. Ручей становился все бурливее.
Около угрюмой, обнаженной скалы, напоминающей отвесные стены какого-то замка, Костя остановился, подождал Чечек.
Чечек подошла с тапочками в руках и с охапкой цветов:
– Ты что, Кенскин?
Костя поднял руку:
– Чу!.. Слышишь?
Чечек прислушалась:
– Да, слышу. Это водопад шумит.
Водопад был небольшой, но очень красивый. Сильная струя, бьющая прямо из скалы, разливалась по широкому плоскому камню, подернутому зеленью, и оттуда падала прозрачная сверкающими каскадами. Ниже такие же плоские и зеленые камни подхватывали, словно в пригоршни, падающую воду и, не в силах удержать, роняли ее вниз отдельными струями. Эти струи, падая с большой высоты, соединялись внизу и бежали по ущелью гремучим ручьем Кологоша. Водопад звенел и сверкал, он был весь из хрусталя и малахита, весь из блеска и музыки…
– Давай влезем наверх, посмотрим, как вода бьется?
– Давай!
Чечек и Костя живо взобрались на гору, цепляясь за длинную, густую траву. Тут они разглядели, откуда бьет вода – из небольшой круглой пещерки недалеко от вершины. Они уселись около самой воды на мягких, мшистых выступах.
– Кенскин, а здесь рыбы не бывает?
– Не знаю. Не видел.
Костя поглядел вверх, на Чечек, которая сидела на самом высоком выступе:
– Чечек, а почему ты никак не научишься меня как следует называть?
– А как же, Кенскин?
– Ну что это за «Кенскин»? Скажи: Константин. Неужели не выговоришь? Ну, говори «Костя», как все говорят.
– Костя… – повторила Чечек. – Костя, Костя… Слушай, Кенскин, мне так не нравится!
– Ну, зови Константин. Ну: Константин.
– Конн-станн-тиннн-тиннн… Конн-станн-тинн!.. Кенскин, ты слышишь? У тебя имя – как струны! Как струны у Настенькиной гитары: Конн-станн-тинн!.. Тинн!.. Кенскин, правда похоже? Ой, какое у тебя имя хорошее!
Костя не отвечал. Он с улыбкой слушал, как в устах Чечек звучит его имя, и смотрел, как одна маленькая струйка, падая на зеленый камень, разбивается в серебряную пыль. Потом взглянул на солнце и встал: