Алые Клинки. Часть 1
Шрифт:
Она в недоумении обернулась на него.
– Я не к вам обращалась, а к своему мужу.
Капитан вздрогнул и таинственно заозирался, миледи попросила его прекратить и вернуться к спасенной команде.
– Да, – выдохнул капитан, – некоторые из этих людей, по свойственной им манере, готовы отплатить долг безденежным способом, если вы понимаете, о чем я.
– Понимаю.
– В знак уважения, я хочу предоставить вам две дюжины мускулистых мужчин, готовых перенести ваши грузы на своих плечах. Не волнуйтесь, за это соглашение я не возьму ни шиллинга, – преклонился перед ней капитан.
– Как трогательно, – бесстрастно ответила миледи.
Рулевого корабля начинала выбешивать эта горбоносая мещанка. Выпрямившись,
– То есть, вы согласны?
– Да-да, благодарю вас, – поклонилась она. – Извините, если я так бестактно обращаюсь с вами – голова моя забита разными мыслями о сыне.
– Можно взглянуть?
– Да, пожалуйста.
Он наклонился над детской кроваткой. В ней неподвижно лежал продолговатый пеленочный клубок, с вершины которого выглядывало усталое детское личико.
– Честно, я бы ни в жизнь не догадался, что вы перевозите малое дитя, – откликнулся он изнутри деревянной кроватки, – это не ребенок, а ангел какой-то! Такой тихий.
– Благодарю еще раз, но он не сам по себе такой. Я переживаю из-за его кормления.
Капитан стрельнул глазами на кроткую девушку: талия, бедра, грудь – все прелести в этой тощей женщине были жестоко преуменьшены природой.
“Прошмандовка”, – подумал он и вновь выпрямился.
– На корабле все благословляют вашего сына, – улыбнулся капитан, – звезды не раз слышали мольбы моей команды и не раз откликались на них, так что можете не беспокоиться: беда обойдет вашу семью стороной.
– Спасибо, – в третий раз поблагодарила она его.
Капитан поклонил голову и вышел.
Чуть раньше обеденных склянок прозвучали колокола – корабль причаливал к туманному берегу Кронки. Миледи с ребенком высадились в селении, где, как и было оговорено заранее, дожидались слуги их будущего жилища. С вереницей данников из Союза Драйнов, навьюченных тяжелыми грузами, они зашагали к тайному поместью в предгорной чащобе, построенному ее знатным супругом Рузвельтом Бенбоу. В предгорной долине туман оказался плотнее. Не доходя до места, миледи с благодарностью отпустила матросов “Красной звезды”, а сама, свернув на прикрытой тропинке, отправилась вглубь растворяющегося ельника.
Перед мальчиком стояла картина во весь его невеликий рост. Тонущая в тени висячих листьев, изобилующая муравьями, гусеницами и жуками, она отображала широкоплечего смуглого мужчину в адмиральском доспехе-бушлате. Прежде русый парнишка игрался с плоским изображением, как с догоняющим его живым бегуном, но сейчас, почему-то, не решался тронуться с места. Впервые за пять лет он испытал осмысленное разочарование.
“Его не существует. Это всего лишь картина”, – прозвучал он у себя в голове. – “Моего отца нет”.
Сразу за этим маленький Джим Бенбоу нахмурился и заплакал. Из сада его услыхала мать – она взяла коротышку на руки и принесла в спальню, где долго не могла успокоить. Мамина ласка всегда помогала забыть тревоги, переживания, помогала заснуть или встать на ноги ранним утром. В тот момент она тоже подействовала, хоть и с небольшим запозданием – Джим поутих, полежал в голубой кроватке и вернулся к веселым пробежкам по веранде.
Мимо него сновали слуги в выцветших дворянских одеждах. Это были люди в возрасте, угрюмые, грубые, подстать их сухой коже, но не переходящие за рамки дозволенного. Они подчинялись повелениям матери и маленького лорда, но с какого-то года перестали делать это с усердием. Связано это было с неприятным слухом, прокатившимся по двору Бенбоу: по окончанию первого года проживания в поместье появился смутьян, вложивший в уста многих легенду, гласившую, будто Рузвельт Бенбоу давно лежит на дне океана и уже никогда не выполнит данного им обещания вернуться за своей семьей. Вычислить подстрекателя не удалось, зато уставшие от нудного однообразия слуги подхватили эту идею и развили ее в пугающем окончании. Как-то утром, до завтрака, перед
Слуги разделились на два лагеря: первый, маленький, как пятилетний Джим, всеми фибрами души стоял на стороне знатной семьи Бенбоу; второй, состоявший из баламутов, за глаза превозносил свои вольности над многовековой иерархией Священной Унии.
– В поместье стало трудно дышать, – слышал маленький мальчик от своих новых охранников.
Это были белолицые рабы с острова Драхтат, долгие годы трудившиеся на корабле адмирала Бенбоу, а впоследствии освобожденные им за выслугу лет и проявленное мужество. Они хорошо отзывались о службе на корабле и по доброй памяти согласились оберегать семью Рузвельта Бенбоу от посягательств. Мать постоянно ходила в сопровождении таких людей, для которых честь еще не была вытеснена алкоголем, а руки не замараны в полуночных драках.
Последние дни она все больше походила на призрака: поседевшая, тощая, с бесшумной походкой, немногословная. Память Джима не могла воспроизвести внешность матери, но он отчетливо припоминал, как она часами сидела в кресле-качалке и пряла с задумчивым видом на туманный сад. Скверное марево окружало имение со всех сторон и подогревало фантазии опечаленной женщины. Она верила, что в какой-то из дней, когда также будет сидеть в этом раскачивающемся кресле, из густой завесы блеснет знакомый наплечник с бирюзовыми кисточками, адмиральский бушлат и толстый воротник прольются сквозь мглу, и живое лицо любимого возродится из светло-серого пепла на злобу всем разнузданным бунтарям – она надолго прильнет к загорелому лицу губами, вновь ощутив забытую страсть поцелуя.
Прошлое Джима не интересовало. Его вообще ничего не заботило, кроме собственных выдумок и хулиганств, которые он называл “поиском клада”. Окружение из бывших матросов-рабов дурно влияло на воспитание мальчика, но это и не мудрено – альтернативы общению с ними попросту не существовало. В округе, где находилось заботливо построенное отцом поместье, плотно прорастал ельник, вдалеке примыкала потерянная в синеве гора, полным ростом, являвшаяся в дни разреженного тумана – сыскать ровесника пяти лет в этой глуши не представлялось возможным.
Мать всеми известными способами старалась облагородить маленького Джима и наставить его на путь истинный, пичкая повторяющимися притчами и рассказами из прошлого Рузвельта.
“Твой отец был таким-то, таким-то – делай как он, так-то и так-то!” – только и слышал маленький мальчик.
Вряд ли он что-то черпал из её слов, зато, по недокормке грудным молоком, мог часами спокойно сидеть и слушать восторженную матушку, разинув крохотный рот в полудреме. Да, за это время у него, все же, выработалось какое-никакое запоминание, которым следовало бы воспользоваться во время обучения грамоте, но мать со временем все больше уходила в себя, заболевала непонятными Джиму болезнями и вспомнила об обучении, когда малышу уже исполнилось пять лет. Обучение алфавиту шло вяло и неторопливо – никто и не предполагал, что через два месяца наступит конец их размеренной жизни. За эти два месяца Джима успели обучить шести буквам, научили складывать из них слова и различать ударные слоги.