Алые паруса бабушки Ассоль
Шрифт:
– Он просто хочет поиграть! – с надеждой предположил Кортик.
Итак, соня Улисс после десяти дней вынужденного рассветного рыболовства выбрался ни свет ни заря побродить по двору. А петух, прорывший, вероятно, за время отсутствия собаки проход к заветной беседке, шел покукарекать на самой высокой из доступных ему точек.
В то мгновение, когда собака и распушивший все перья соседский петух остановились друг против друга, Улисс действительно был очень расположен порезвиться – об этом красноречиво говорил пучок на месте его хвоста – пучок дергался, то есть Улисс вовсю вилял хвостом. Снежно-белый, слегка заросший после последней
Очнувшись от ступора, в котором мы все застыли у окна, матушка первой бросилась к дверям.
– Я бы на твоем месте сейчас не выходил, – порекомендовал дядя Моня. – По-видимому, женщина в байковом халате, которая бежит по вашему газону к петуху, его хозяйка. По собственному опыту знаю, что в таких случаях лучше переждать первую грозу. Уже ничего не изменить.
Матушка послушалась. Я подумал еще, что она всегда беспрекословно слушается своего дядю.
Она вернулась к окну. Улисс был совсем не против, чтобы соседка поиграла с ним вместо вышедшего из строя петуха. Он прыгал вокруг, пока женщина, присев, осматривала птицу. Она встала и посмотрела на наши окна. Улисс перестал прыгать и отошел к дому. При этом он несколько раз призывно тявкнул. Значит, шел кто-то чужой. Это в нашем понятии – чужой, пудель же принимал всех без исключения людей за друзей, а тявкал для информации.
Мы посмотрели в сторону дороги. Переступив мягкими тапочками через оставшийся со стороны дороги декоративный забор, по траве к соседке шел новый хозяин Черной дачи.
Последующая сцена удивила даже дядю Моню, а он в последние годы вообще редко демонстрировал удивление.
Немец склонился над петухом, взял его за лапы и поднял, осмотрев яркую тушку с неожиданно длинной вытянувшейся шеей. Потом он достал что-то из кармана и показал это соседке – нам было не разглядеть. Соседка посмотрела на немца растерянно. Он еще раз залез в карман, после чего соседка взяла то, что он предлагал, и немец унес петуха, уже не спеша, по дорожке, вымощенной плитами.
Улисс разочарованно тявкнул – гость уходил. Мы не могли сразу выйти из дома и отозвать его, потому что соседка стояла неподвижным истуканом на газоне у дома еще добрых пять минут. Потом дернулась, как разбуженная, мазнула взглядом по нашим окнам и быстро ушла к себе.
– Кто этот человек? – спросил дядя Моня.
– Это наш новый сосед, немец, – почему-то шепотом ответила матушка.
– Будь с ним осторожна. Он странный.
– Почему? – прошептала матушка.
– Немец, да? В полшестого утра в домашних тапочках! Только вдумайся! Идет на чужой двор купить чужого мертвого петуха.
– Я с ней поговорю, – не слышит его матушка. – Пока мне еще петуха жалко. Вот сейчас пойду и поговорю! Пойдем со мной, – позвала она Кортика. –
Прежде чем пойти к соседке, они завели в дом Улисса.
Дядюшка сказал, что сходит к своей машине за кое-какими причиндалами.
Я остался у окна смотреть, как матушка с Кортиком идут к калитке. Кортик по дороге подобрал большое петушиное перо и стал с ним играть. Матушка заметила это и выбросила перо. Я не сдержал улыбки, представив удрученного Кортика у соседки, машинально раскручивающего перед ее носом петушиное перо. Оно упало на траву и сразу поймало в свой ультрамарин еще сонный луч солнца.
Вернувшись в дом, дядя Моня прошел по комнатам, неся перед собой небольшой прибор с антенной. На картинной раме в гостиной и в моей комнате на настольной лампе рядом с компьютером он обнаружил по маленькому серому цилиндру. Снял их, осмотрел через раздвижную лупу, которую последние годы всегда носил с собой, слегка поковырял длинным – «кокаиновым», как он его называл, – ногтем правого мизинца. После чего спросил:
– Что на втором этаже?
– Комната Кортика, спальня бабушки Соль, еще две спальни для гостей, две ванные, кладовка.
Дядя Моня кивнул и не пошел на второй этаж.
– Знаешь, что это такое? – спросил он, протягивая мне цилиндры.
Я сначала осмотрел его прибор с антенной.
– Это камеры. Возможно, с микрофонами – крупные.
– Однако много мы тут сегодня наболтали, – заметил дядя Моня. – И картина эта удачно висит – вся столовая видна и прихожая. – Он вздохнул. – Возьмешь себе или выкинем?
– Как это – выкинем? – возмутился я. – А выяснить, кто их поставил?
– Я и так знаю, кто их поставил. И это не адвокат с его допотопной техникой. – Он кивнул на глазок видеокамеры.
– Конечно, возьму!
– Справишься? Они наверняка закодированы на определенную частоту.
– Это не проблема.
– Тогда бери, играй.
– Я тут подумал… – я замялся.
– Говори, раз начал, – приказал дядя Моня.
– Ты кому-нибудь рассказывал о наших беседах про Нину Гринович?
– Ерунда. Я об этой женщине написал столько докладных и рапортов, сколько не писал ни про кого другого.
– Я имею в виду – в последнее время.
– Эх, мальчик, – вздохнул дядя Моня. – Раскрой ладонь и посмотри, что ты держишь в руке.
Я сильнее сжал ладонь с камерами.
– Все, что мы здесь обсуждали, и все, что ты выводил на экран своего монитора, просматривалось и слушалось посторонними ушами, и уже давно. Странно, что я ничего не заподозрил. Это, наверное, потому, что я не верю в сокровища. Почему ты спросил?
– Через месяц после нашего первого разговора о похоронах Нины Гринович в доме напротив поселился немец.
– Допустим, – кивнул дядя Моня.
– А в Рио-де-Жанейро был убит летчик и похищен электронный сканер для определения разных металлов.
– В Рио-де-Жанейро? В том самом Рио-де-Жанейро, который в Бразилии? – стараясь сохранить серьезность, переспросил дядюшка.
– Точно, – уныло подтвердил я, видя, как он прячет улыбку. – Это бабушка Соль сказала мне по телефону. Чтобы я передал ее зятю, к каким тяжелым последствиям привело уничтожение сейфа в этом доме.
Дядя Моня посерьезнел. Но не настолько, чтобы хорошенько все проанализировать.
– Эта женщина – авантюристка. Ты знаешь, что она сидела в тюрьме?
– Ты?! Она!.. – задохнулся я негодованием.