Алые паруса бабушки Ассоль
Шрифт:
– А где шерсть? Почему мы вылезли из мусорника?
– Ее там нет, – уверенно ответил я.
– А где она?
– Там же, где и петушиные перья.
Он продолжил остервенело копать землю.
– Хватит уже, – попросил я.
Кортик осмотрелся. Воткнул лопату, сходил за пакетом.
– Ты заметил? Ни капли крови. Крови нет.
– Кровь можно смыть, – через силу произнес я непослушными губами.
– Или собрать и выпить! – уверенно продолжил Кортик.
От дома к нам шла матушка. Кортик поспешил засыпать пакет землей.
– Наш мальчик умер, да? – спросила матушка издалека.
– Да, –
– Кто-то же его сбил, – вздохнула она. – Он никогда не бегал за машинами. Только что подстригли… Какие беспощадные люди здесь живут. Могли его у дороги оставить, чтобы мы сразу нашли, зачем же в мусор бросать?..
– Эта ложка серебряная? – спросил Кортик на следующий день за завтраком.
На белой скатерти на блюдцах стояли три яркие синие чашки с золотыми цветами. Такой же чайник с отбитым носиком, молочник и сахарница – все, что осталось от сервиза бабушки Соль.
– Серебряная, – ответила матушка.
– А эта?
– Эта – мельхиоровая. Пей чай, остынет.
– А как ты их отличаешь? – спросил Кортик.
– Съешь пирожок, скажу.
Кортик поспешно заглотил пирожок с творогом.
– Серебро матовое, а мельхиор более блестящий. Вот здесь, посмотри, видишь, у серебра есть проба…
Неделю Кортик почти не разговаривал, вечером засыпал, как каторжник с каменоломни – мгновенно, с тяжелым дыханием. В воскресенье он попросил меня показать, где в доме немца я видел книжку в подзорную трубу. Я показал.
– Наверху он шторы не задергивает… – задумался Кортик.
Той же ночью матушка разбудила меня и спросила:
– Он колется или нюхает, как думаешь?
– Все в порядке, – отмахнулся я.
– Икар сильно изменился. Он стал сам не свой, нервный, чуть что – кричать. Никогда на меня не кричал, а тут… Что я такого спросила? Не видел ли он серебряную ложку. А он как заорет: «Не твое дело, это ложки моей бабушки, что хочу, то с ними и делаю!»
– Он в порядке, не беспокойся.
– Тиль, скажи мне правду, умоляю! Я не могу потерять этого мальчика. Я столько сил в него вложила, он мне…
– …как родной! – закончил я за нее. – Не обращай внимания, он влюблен в учительницу русского языка, у них будет ребенок, – сказал я.
А что еще я мог сказать? Что Кортик собирается убить немца-вампира с Черной дачи серебряной пулей, которую выплавил из ложки в тигле на газовой плите? С третьего раза у него получилась вполне приличная пуля, и ожог на левой руке уже заживает. Что еще? Что он не ходит в колледж пятый день – учится метко стрелять в тире?
– Ребенок?.. Божемой-божемой-божемой!! – закричала моя матушка и побежала звонить адвокату.
– Ерунда! – ответил он ей по телефону в половине третьего ночи. – Учительнице русского языка пятьдесят пять лет. Но все равно спасибо за беспокойство.
Рано утром адвокат перезвонил. Он попросил к телефону меня.
– Рассказывай, что у вас происходит?
– Пропал пудель, а потом мы с Кортиком нашли…
– Я знаю, что пуделя сбила машина, – перебил, как обычно, адвокат. – У твоей матушки есть реальные причины для беспокойства?
Слово «реальные» он выделил с особым усердием. Меня это почему-то разозлило.
– Я не знаю, я не психоаналитик.
– Допустим, – согласился адвокат. – Просто ответь, есть ли у Кортика причины для глубокой депрессии?
– Как вам сказать… Он нашел в мусорном баке останки нашего пуделя – внутренности и еще много чего разного. Ошейник прилагался. Мы эти останки похоронили. Может быть, то, что вы называете депрессией, просто размышления о том, каким должен быть автомобиль, сбивший собаку и содравший при этом с нее шкурку? Такая причина вас устраивает? Кстати, шкурку мы так и не нашли. Каким будет ваш следующий вопрос, маэстро?
– Кортик часто говорит с бабушкой по телефону? – спросил адвокат вместо «где именно вы нашли останки пуделя?»
– Не думаю, – после долгого молчания ответил я. – Что вам сказала бабушка Соль?
– Ох… – адвокат тяжко вздохнул. – Она сказала, что по моей милости из Гамбурга выслали представителя русского посольства Мишку Кузина. Якобы он заплатил местному чиновнику за какой-то важный документ из архивов немецкого бундесвера, это раскрылось, и Мишку выслали. Это может означать нечто важное в ее вечных поисках сокровищ, а может ничего не значить. Я знаю Михаила, я ему звонил, но он отказался говорить со мной на эту тему. У него большие неприятности, а когда я заговорил о теще, Кузин очень нервно потребовал: «Не сыпь свою Соль на мои раны!» Ты что-нибудь понимаешь? Она ведь похлеще любого наркотика – так затянет в свои сети, что не выбраться даже со здоровым юношеским дебилизмом Икара.
– Конечно, понимаю! – с самоуверенной лихостью заявил я, быстро залез в Интернет и начал искать зарубежную прессу за последнюю неделю, а адвокату в это время злорадно объяснял в трубку: – Она ищет сокровища, на след которых вышла благодаря немецкой газете Нины Гринович. Вариант первый: по следу сокровищ идет кто-то еще – судя по реакции вашего знакомого из Гамбурга, он выкупил документ не для бабушки Соль. Вариант второй: он выкупил документ для нее, а она его потом кинула. Вариант третий: он приобретал бумажку для себя, узнав о сокровищах от одного несдержанного на язык адвоката – зятя бабушки Соль.
В трубке тяжелое дыхание длилось минуты три. За это время я перелистал несколько гамбургских газет. Потом адвокат спокойно поинтересовался:
– Я тебя чем-то обидел?
– Нет. Просто я хотел обратить ваше внимание на то, что не все, что вам кажется глупым и сумасбродным, подлежит разбалтыванию. Кое-что может быть настоящей тайной. Я как-то подумал, о чем говорят адвокаты за рюмкой коньяку после хорошего обеда в дорогом клубе? Это по аналогии с медиками, на которых я насмотрелся за время своих мытарств. Минут сорок – о делах. Потом, ослабив узлы галстуков, они не прочь поразвлечься интересными историями о болезнях и анекдотами о поведении своих подопечных либо смешными семейными подробностями – о детишках и тещах. Кто из коллег посоветовал вам поискать, а потом ликвидировать сейф после вашего смешного рассказа о странных проникновениях в дом? Надеюсь, вы со своей профессиональной памятью вспомните этого доброго человека – вашего коллегу?