Алые паруса бабушки Ассоль
Шрифт:
Зачем-то, не сговариваясь, мы повыключали везде свет. Рассмотрели из окна столовой слегка подсвеченный салон машины на дороге у дома немца, в которой неподвижно сидели два человека.
– Ты думаешь то же, что и я? – спросил Кортик.
– Даже если матушкин термос сработал, и они крепко спят, двери в доме немца нам не открыть. К тому же они опечатаны.
– Пойдем хотя бы посмотрим в окна на первом этаже – может, чучела разглядим, – предложил Кортик. – Эти странные столики, помнишь, из камеры на Улиссе? Наверняка на них чучела стоят.
– Шторы на первом этаже
Проведя беседу, которая любому здравомыслящему человеку покажется вполне логичной по степени завершенности, мы с Кортиком, вопреки всему вышесказанному, двинулись к выходу.
Я выехал из дома первым.
Половина второго ночи. Тишина. Ветрено.
– Лезь ко мне на спину, – потребовал Кортик.
Обхватив мои ноги, он вышел с участка. Мы приблизились к машине и разглядели двух упитанных охранников на передних сиденьях с запрокинутыми назад в крепком сне головами и открывшимися при этом ртами. И пошли на участок немца.
– Посиди здесь, я осмотрю дом по периметру. – Кортик опустил меня на ступеньки у входа перед опечатанной дверью.
Я сидел на отлично освещенном крыльце и разглядывал отлично освещенный участок вокруг дома.
Через пять минут подбежал Кортик.
– Есть двухдверный люк в подвал, через который можно сгружать что-то сыпучее, но он изнутри на засов закрыт. Люк единственный из всех входов, который не опечатали. – Кортик присел со мной рядом. – Атила, ты, случайно, не знаешь диаметра своей головы?
Я посмотрел на узкие подвальные окошки. В ширину они были сантиметров семьдесят, но в высоту казались слишком узкими, чтобы у кого-то возникло желание засовывать в них голову.
– Голова – ерунда. Почему ты не спросишь о высоте моего горба? – усмехнулся я. – Но вообще я тоже сижу и смотрю на эти окошки. Голову можно просунуть и боком – с висков она уже, но вот что делать с горбом?
– Ладно, прекратим это обсуждать, – категорично заявил Кортик. – Даже если ты пролезешь в окошко, ты же не сможешь перемещаться по подвалу и открыть люк изнутри.
– Я умею отлично на локтях ползать. Главное – ты должен удержать мои ноги с этой стороны окна, пока я не достану руками пол. Дальше все будет возможно.
– Нет.
– Да! Сбегай, принеси отвертку, маленький фонарик и перчатки. Кожаные.
– Чтобы не было отпечатков? – предположил Кортик.
– Нет. Если удастся пролезть в окно, я буду ползти на руках.
– Это очень тяжело – так передвигаться.
– Я частенько это делаю дома. И потом – кольца над унитазом, помнишь? Сознайся, ты ведь завидуешь моим бицепсам?
– Молчи, дистрофик! – Он побежал к калитке, потом вернулся.
– А отвертка зачем, я не понял?
– Мы выставим стекло из рамы – оно вставлялось с улицы, я вижу рейки, – а потом, если повезет и нас никто не застукает, вставим его обратно.
– А может, камушком – и все дела?.. – засомневался Кортик, увидел выражение моего лица и убежал.
Горб пролез с большим трудом. Кортик стонал от натуги, удерживая мои ступни где-то у себя на плечах. Впервые в жизни я со своими сорока килограммами
Зачем мы полезли в дом немца? Конечно, чтобы убедиться в словах адвоката. Мы оба знали, что он сказал правду – он уже все видел в доме, но сами хотели удостовериться, что Улисс стоит в виде чучела на одной из стеклянных подставок. И только от нас зависела дальнейшая судьба маленького друга – кем он родится в следующей жизни в круговороте бытия. Сейчас он точно был мучеником адов. Если я еще не говорил, далай-лама XV определяет мучеников адов, как «существ, имеющих разные цвета и виды в зависимости от их собственных прежних деяний». Получается, что нынешнюю оболочку Улисс приобрел не из-за своих неиспользованных возможностей, а по прихоти злого кукольника, заточившего навсегда его душу в чучело – мертвый образ последней жизни.
Подвал у немца, на удачу, был не то что у бабушки Соль, низкий – потолки метр восемьдесят, не больше. Так что я достал руками пол, когда Кортик еще удерживал мои ступни в оконной раме. Потом я отполз, волоча освобожденные ноги по стене, лег отдохнуть, засунул фонарик в рот и осмотрелся.
– Ну что? – спросил в окно Кортик.
– Иди к люку. Здесь есть пустые ящики, я смогу по ним подняться к задвижке. Если потребуется, пошевелишь с улицы створками.
Люк мы открывали долго – я никак не мог сдвинуть с места засов, которым, вероятно, много лет никто не пользовался. Зато потом все прошло довольно быстро.
Кортик вынес меня на закорках из подвала – ему пришлось сильно пригнуться, но все равно это не спасло мою голову от парочки ударов.
Мы не сразу нашли в темном доме гостиную, или вернее сказать – выставочный зал. И уж тут-то у Кортика от увиденного руки сами разжались, и я сполз на пол, цепляясь за его одежду.
Первая композиция у входа – петух и две курицы. Курицы стояли, наклонив головы и чуть повернув их набок, словно разглядывали что-то у ног петуха. Петух стоял гордо, выставив вперед мощную лапу и задрав голову с настороженностью птицы, высматривающей врага. Больше всего меня поразило яйцо – оно лежало сбоку от куриных лап просто на подставке, без намека на гнездо – устрашающе неподвижное в своей идеальной обтекаемости.
Я полз по ковру от большой ящерицы с высунутым изогнутым языком до козы, у которой вымя висело тяжелым полным бурдюком, а изо рта торчали несколько засушенных цветов. От козы – к попугаю, он не сидел и не стоял – он летел! Распластав огромные крылья, подвешенный к потолку невидимой в слабом свете фонарика леской, он парил свободной птицей, поймавшей свой поток в воздухе.
Кортик вскрикнул, и я увидел Улисса. Пудель прилег, ровно выставив перед собой передние лапы, голова была поднята вверх с напряженностью, немного неестественной для спокойной позы – вот-вот пес сорвется, для чего его согнутые задние лапы уже упираются в землю, а не лежат расслабленные сбоку. Я проследил, куда Улисс так напряженно вглядывается. В куриную композицию! Немец расположил нашего пса так, что и чучелом он высматривает петуха, а тот – пуделя.