Алые паруса бабушки Ассоль
Шрифт:
– Павел Игнатьич! Прежде, чем будете давать показания, потрудитесь объяснить адвокату ваши отношения с Энгелем Кохом – что такое вас с ним связывало, и зачем вы установили камеры в Надоме. Тогда адвокату легче будет выстроить линию вашей защиты, понимаете?
Адвокат в озарении посмотрел на шофера, тот – на меня, я – на матушку, и смотрел, пока не дождался, когда она выдохнет из себя нереализованную ссору и кивнет: ты все правильно сказал.
Кортик из всего мною сказанного понял только свое, заветное. Он вскочил и набросился на шофера, крича:
– У тебя были отношения с немцем?! Скотина, ты ловил для него животных? Он тебе платил за это, да? Платил?.. Это ты их убивал?
Шофер от неожиданности сначала закрылся руками, потом пошел в наступление. Матушка и адвокат бросились к ним.
Я отъехал в сторону, чтобы меня не подмяла под себя образовавшаяся куча мала.
Немец имел двойное гражданство, дом в Калининграде – чуть ли не родовое гнездо, и помимо изготовления чучел занимался скупкой и продажей драгоценностей, что подразумевало определенный уровень связей в определенном обществе. Все это в совокупности очень осложнило позицию Кортика на суде. Адвокату стоило больших усилий добиться условного приговора, и то благодаря заключению психиатрической экспертизы.
Мне было строго-настрого запрещено отвечать на звонки бабушки Соль, а она за весь судебный месяц так и не позвонила.
Кортику назначили сеансы психоанализа, шофер уволился, и никаких сведений о нем у адвоката я выудить не мог.
Дядя Моня в очередной раз затеял жениться. Нам с матушкой было не до свадьбы. Мы скучали по Кортику.
Наступил день, когда он вернулся в Надом. Больше месяца Кортик прожил в Москве вместе с отцом, посещая через день психоаналитика. Вернулся какой-то странный, пришибленный и злой. Матушка сказала, что такое бывает с подростком, если его внезапно подселить к двум незнакомым маленьким детям. Для ускоренной реабилитации своего любимца она испекла песочный пирог со сливами, сделала творожный пудинг с изюмом и приготовила курицу в майонезе с чесноком.
Первая половина дня прошла чудесно – мы не выходили из-за стола. Шел тихий моросящий дождь, достойно дополняя уютным шуршанием наше счастье. Матушка слегка музицировала на старом рояле. Кортик не спеша ел – часа три-четыре с небольшими перерывами – постепенно добрел и уже снизошел до улыбки, от которой моя матушка тут же пустила слезу. Я случайно посмотрел в открытое окно и увидел, как из подъехавшего «бумера» выходит Павел Игнатьевич и идет к Черной даче.
Кортик заметил выражение моего лица и тоже подошел к окну.
– Ну что еще? – озаботилась и матушка, видя, как мы застыли истуканами. Бросила мучить инструмент и тоже подошла.
Мы все трое задержали дыхание и стало тихо-тихо. Мне даже показалось, что я слышу, как с шорохом, похожим на шум дождя, шевелятся волосы у меня на голове – они приподнимались.
На пороге Черной дачи стоял… коренастый приземистый человек с обширной плешью от лба до затылка и в круглых очках на остром носу. Он смотрел не на подходившего шофера – он свирепо уставился на наши окна, сложив сочный рот в куриную гузку и покачиваясь с пятки на носок. Чтобы мы не сомневались, что перед нами настоящий хозяин Черной дачи, немец вырядился в те самые вельветовые широкие брюки, в которых приходил за мертвым петухом, а поверх теплой байковой рубашки была надета… правильно, та самая безрукавка. На ногах, естественно, мягкие тапочки в клетку.
– Как это… может быть? – прошептал Кортик.
– Господи Иисусе!.. – перекрестилась матушка.
При мне она сделала это впервые.
– Я же говорил, что вампир не умер! – Кортик бросился к выходу.
Матушка не успела его догнать. Когда она выбежала на порог, Кортик уже открывал багажник «бумера», на котором подъехал шофер.
– Нет, Икар! – крикнула она, заметив в руках Кортика охотничье ружье.
Тут я вспомнил, что Кортик мне говорил, будто шофер всегда возит с собой ружье.
На ее крик шофер обернулся и, заметив, что Кортик уже прицеливается, бросился к немцу.
Выстрел. Слишком громкий в тихо шуршащем полдне. Шофер бросился на немца, закрывая его собой, и они свалились в большой куст шиповника у крыльца. Матушка моя тоже упала – нет, не в обморок, просто от страха и невозможности помешать у нее отказали ноги. Кортик упал на спину, поскользнувшись на мокрой траве, – для него отдача при выстреле была слишком сильной. Итак, передо мной в перспективе окна оказалось четверо лежащих на земле людей, ружье на траве и «бумер» с открытым багажником.
Я выехал во двор и попросил матушку подняться. Она сходила к дороге и помогла Кортику встать. Тот был в полной прострации. Матушка спешила – парочка мужчин уже почти выбралась из шиповника и эмоционально освобождалась от застрявших в одежде и теле колючек.
Когда матушка почти довела Кортика до нашего дома, на дорогу вышла соседка и громко поинтересовалась, «когда все это безобразие закончится?» Она говорила, что живет в приличном месте и что с незапамятных времен здесь никто ни в кого не стрелял.
Адвокат приехал через полтора часа. К этому времени на дороге перед домом образовался небольшой затор из иномарок. Милицейская машина – «Мерседес» – была самой ярко раскрашенной из пяти. Самой большой – желтый реанимационный фургон, который, вероятно, прибыл для оказания помощи жертве покушения.
Дежавю – я смотрю, как адвокат находит старшего из милицейских чинов, заходит в дом к немцу, выходит оттуда (быстрее, чем в прошлый раз), беседует с врачом «Скорой помощи», потом идет в Надом. Ни слова не говоря, берет сына за руку, выводит на улицу и… загружает его в желтый фургон.
Когда фургон отъехал, я испугался. Может быть, это была замедленная реакция на выстрел, в момент которого я всего лишь обалдел и ждал, чем все закончится. А может быть, я почувствовал подкравшуюся извне опасность. Впервые в жизни – не от собственного тела.
После того как Кортика вывели из дома, матушка выпила две стопки водки, ушла в свою комнату и, к моему удивлению, вышла через полминуты в приличной одежде – юбка, блузка и жакет. Уж не знаю, зачем она сбросила шкурку, в которой только и чувствовала себя хорошо, – старый халат. Может, она тоже почуяла опасность, а может, просто приготовилась к решающему разговору и скорому отъезду.