Алые перья стрел
Шрифт:
Прочитав роман, девочка спросила меня в письме: «Владислав Петрович, а как вы узнали, что монеты, которые вы прислали, я раздала ребятам? Я вам про это не рассказывала…»
А я не знал. Догадался. Просто у нее такой характер, что она, привыкшая радовать друзей, не могла поступить иначе…
За сорок лет редакционной и литературной жизни автору этих строк приходилось много-много раз встречаться с читателями. Так много, что не сосчитать. Чаще всего — с ребятами. Это были встречи в библиотеках,
И ребята были разные, и вопросы их. И все-таки, все-таки… в конце концов среди вопросов оказывались такие, что повторялись очень часто. Потому что во всякие годы многих мальчишек и девчонок (да и взрослых тоже) интересовали «вечные темы» писательского бытия. И в конце концов, отправляясь на очередную читательскую конференцию, Командор уже знал, о чем его спросят обязательно. Из таких вот неизбежных вопросов он и решил составить протокол заочной встречи с любителями его книжек.
Но не думайте, что это сухая схема, где вопросы задают какие-то абстрактные, ненастоящие девочки и мальчики. Ничего подобного! Писатель прекрасно помнит ребят, которые спрашивали его о том и о сем. И сейчас он за каждым вопросом видит его живого автора, даже если прошло уже немало лет. Примеры? Пожалуйста…
Обычная школа в Кировском районе Свердловска. Актовый зал, где пахнет краской и сухими половицами сцены. Аккуратная шестиклассница с красной ленточкой на волосах (заглянув на всякий случай в бумажку) спрашивает:
— Владислав Петрович, скажите нам, пожалуйста, где вы родились и как протекало ваше детство?
— Родился в Тюмени, осенью тридцать восьмого года. А детство… протекало, так сказать, оно в основном в военные и послевоенные годы. Сами понимаете, время было непростое. Впрочем, и сейчас тоже… В первый класс я пошел в сорок пятом.
Постоянное ощущение дошкольной поры — очень хотелось есть. Несмотря на то, что и мама, и старшие брат и сестра (они работали на оборонном заводе) делились со мной своими пайками. От голода и частой стужи (не хватало дров) на долгие годы поселился во мне ревматизм… Но были и радости жизни: письма с фронта от папы; горящая печка с раскаленной плитой, на которой можно поджаривать тонкие ломтики картофеля (кажется, сейчас это называется «чипсы»); книжки про Буратино, Гулливера и детей капитана Гранта, которые я брал у соседей. Читать-то я научился очень рано…
Помню девятое мая сорок пятого года, когда пьяный от радости сосед-военный с крыльца палил в воздух из маленького черного браунинга…
После войны у отца появилась другая семья. А у меня — отчим. Человек с тяжелой судьбой, со сложным характером. Бог с ним, я не помню обид, только вот одного простить ему не могу: однажды он убил мою любимую кошку, которая, по его словам, таскала из кладовки еду…
Послевоенные годы тоже не были сытными. И все же я вспоминаю их с теплой радостью. Кажется, стояло вечное лето. Длинные жаркие дни — с футболом, с воздушными змеями, с короткими бурными грозами и яркими влажными радугами после них. И была у нас, мальчишек, самая большая радость — река Тура. С береговыми косогорами, песчаными отмелями и старинными развалинами на обрывах.
Мне мое детство казалось похожим на детство Тома Сойера — героя любимой книжки. Так же шлепали гребными колесами на реке пароходы, так же мы с друзьями играли в разбойников и пытались отыскать клад. Золота,
И все это я помню и сегодня. До мелочей.
Много лет назад, но уже совсем взрослым я сочинил такие стихи:
Заросшая узкоколейка — Путь из далекой страны. Листики тополя клейкие, Запах поздней весны… Светкин пушистый локон У твоего лица… Тайна, что бродит около… Мамин голос с крыльца… Дождики босоногие, Мяч футбольный в пыли… Это было у многих. А многие сберегли?Я сберег… От некоторых взрослых я слышал, что они совсем не помнят своего детства. И они словно бы даже хвастались этим. Чего, мол, вспоминать всякую ерунду? Мне жаль этих людей. По-моему, они обокрали себя. И уж конечно, такие люди не смогли бы стать детскими писателями…
Ну, видите, как я разговорился!.. У кого какие есть еще вопросы?
Смуглый тонколицый мальчик в очках. Кажется, в ленинградской детской библиотеке на улице Марата. Встает, держась за кромку изразцового камина.
— Скажите, пожалуйста, а почему вы пишете именно для детей?
— Ну… не только для детей. Мне приходит много писем от взрослых, которые тоже читают мои книжки… Но вообще-то ты прав. В основном я пишу для ребят. И про ребят. Дело в том, что писать я стал очень рано. А чтобы сочинить повесть или роман, надо знать ту жизнь, о которой рассказываешь в своей рукописи. А что я мог знать в шестнадцать-семнадцать лет, кроме собственного детства и своих школьных и дворовых друзей-приятелей? Про это и начал. И понравилось… Кстати, где-то в семидесятых годах, на одном из писательских съездов я, получив разные делегатские материалы, подсчитал, что детских писателей у нас в стране в двадцать раз меньше, чем «взрослых». И это было в те времена, когда наша детская литература процветала… А сейчас? Нет, я просто не смог бы оставить «поле боя»…
Районная библиотека в Екатеринбурге. Ребята сидят на стульях, расставленных вдоль стен. Строгая веснушчатая девочка и мальчик с царапиной на щеке разом вскидывают руки.
— Сначала вы, сударыня. Мальчик уступит тебе очередь, верно?
— А мы про одно и то же. Скажите, пожалуйста, это очень трудно быть писателем? Или не очень?
— По-моему, очень. Книга, над которой работаешь, выкачивает из тебя энергии не меньше, чем тяжелый физический труд. Порой встаешь из-за стола с таким ощущением, будто целый день дрова колол или мешки с картошкой грузил. Хотя всего-то водил карандашом в тетради…