Алые погоны (повесть в 3 частях)
Шрифт:
Боканов резко повернулся и, не говоря больше ни слова, вышел из купе.
ГЛАВА III
После солнечного юга небо над Ленинградом показалось особенно мрачным, неприветливым. Над городом навис синевато-серый туман, тучи запеленали город, и впечатление было такое, что именно заводские трубы и паровозные топки так безнадежно задымили небосвод.
Все приумолкли, на душе стало тоскливо.
«А у нас сейчас, — думал Володя, — снова зацвела на лугах розовая дрема…»
Ему нестерпимо захотелось назад, на милый юг, с его зеленью и теплом.
Но когда они вышли из-под гулких сводов Московского вокзала и поехали автобусом по Невскому проспекту, то перестали замечать туман, моросящий дождик и с восхищением разглядывали ряды величественных зданий.
Так вот он какой — знаменитый Литейный! А это?.. Кутузов!
— Казанский собор! — пропела девушка-кондуктор.
Боканов, поглядев на часы, решил, что можно не торопиться. После долгой разлуки с Ленинградом ему захотелось побродить по знакомым площадям и улицам. Хорошо бы зайти в ту комнатку, неподалеку от Народного дома, где жил в студенческие годы.
Владимир жадно, слегка подавшись вперед, смотрел в окно. Автобус промчался по мосту, переброшенному через Неву, мимо ростральных колонн с задумчивым Нептуном. Об этих колоннах Володя слышал от майора Веденкина на уроках истории. Река неторопливо катила свинцовые волны. Чайки низко летали над мелкими гребнями, сами похожие на гребни.
Боканов и его спутники вышли из автобуса, возвратились немного назад.
— Зимний! — первый узнал Семен, глядя на высокие зеленые стены.
— Смотрите — Адмиралтейская игла!
Они обступили Боканова, невольно, как в Москве, стараясь держаться ближе к нему.
И ясны спящие громады Пустынных улиц, и светла Адмиралтейская игла…продекламировал Павлик и покосился на воспитателя: оценил ли тот высокую образованность?
Вскоре они подошли к воротам пехотного училища. В глубине сада, за чугунной оградой, возвышалось старинное здание темновишневого цвета, с полуколоннами, фонарями, похожими на скворечники, с двумя небольшими пушками у лестницы.
— Работа архитектора Растрелли… Раньше здесь был Пажеский корпус, — заметил Боканов, когда они, миновав часового у ворот, пошли по асфальтовой дорожке.
«Нет, никогда, наверно, — с тоской думал Володя, — не смогу я полюбить ни этот город, даже с творениями Растрелли, ни это училище, каким бы хорошим оно ни оказалось. Нет здесь ни Зорина нашего, ни Веденкина».
Всюду сновали курсанты. По двору разгуливало много молоденьких офицеров, одетых «с иголочки».
— Недавно был выпуск, — безошибочно определил Боканов.
Оставив своих спутников на скамейке у ограды, Сергей Павлович пошел разыскивать строевой отдел.
Начальник строевого отдела, сутуловатый майор с редкими, словно примоченными волосами и утомленным взглядом близоруких глаз, приняв от Боканова пакет, сказал приветливо:
— Прошу подождать. Доложу генералу…
Через несколько минут он возвратился:
— Начальник училища просит вас зайти, — и прошел вперед, указывая путь.
Из-за стола с массивным письменным прибором встал невысокий плотный генерал. У него было круглое, бронзового загара лицо, коротко подстриженные густые волосы, сильная, короткая шея. На кителе белел ромбик академического значка.
После обычного доклада Боканова, генерал вышел из-за стола и, подойдя к офицеру, пожал его руку.
— Прошу вас, — радушно предложил он одно из глубоких кресел около стола и сам сел напротив.
Под его правым глазом пролег глубокий шрам — наверно, от сабельного удара, и впечатление оставалось такое, будто генерал постоянно слегка прищуривается.
— Значит, привезли своих питомцев? — спросил он, поглядывая на Боканова умными глазами, и воспитатель с удовлетворением подумал, что его ребятам, видимо, повезло. Ему сразу понравился этот приветливый, простой в обращении человек.
Они заговорили о городе, из которого приехал Боканов, и оказалось, что лет тридцать назад генерал Агашев начинал в нем свой армейский путь, о Полуэктове, с которым начальник пехотного училища учился в академии, о суворовцах.
— Посмотрим, посмотрим, как вы потрудились, — улыбнулся генерал. — Я не собираюсь здесь ни особых условий создавать суворовцам, ни объединять их в одну роту. Никакой исключительности быть не должно. Правда, назначу командирами отделений юношей, призванных после окончания десятилеток. Некоторые наши офицеры полагали устроить суворовцам помпезную встречу. Уверен, кое-кто думает: «Теперь нам нечего делать! Такой человеческий материал — готовый…». А дела будет, полагаю, больше прежнего… И самим подтянуться придется, да и ваших воинов так загрузить, чтобы не скучали и не возгордились. Дошлифовка-то характеров предстоит!
— Да еще какая! До «готовых» далеко…
— Вот то-то и оно, — слегка подавшись вперед, словно вглядываясь в собеседника, — сказал генерал.
Мелодично прозвенели высокие часы в углу. За окном послышалась команда: «Рота, в колонну по два, шагом марш!»
— Вы бы к нам, товарищ майор, месяца через три приехали! Я напишу об этом Полуэктову, попрошу, — поднимаясь, сказал генерал. — Посмотрите, так сказать, новыми глазами на своих, увидите, что у вас получилось, а что нет.
— Рад буду! — тоже поднимаясь, ответил Боканов.
Выйдя из училища, Боканов заметил, что его воспитанники уже «ориентировались на местности» и оживленно беседуют с курсантами и молоденькими офицерами.
Отправляясь в пехотное училище, воспитанники Боканова уверены были, — хотя вслух и не говорили об этом, — что по закалке, военной подготовке они будут лучшими, «не то, что некоторые маменькины сынки», и покажут, чего стоит именно их Суворовское. Но здесь, за эти полчаса, они вдруг почувствовали, что заноситься-то особенно и нечего. Невольно сравнивая себя с проходящими мимо курсантами, из других суворовских училищ, они не могли не заметить, что те ни в чем не уступают им. А стоило разговориться с приехавшими, как выяснилось, что у одних есть перворазрядники по гимнастике, у других — аккордеонисты, а третьи превосходно играют в волейбол.