Алые погоны (повесть в 3 частях)
Шрифт:
О чем, о чем только не переговорили они в этот вечер, а все казалось — еще ничего не сказано!
— Знаете, Сергей Павлович, — признался Володя, — я даже на собственном маленьком опыте убедился, что командирская сила не в резкости, а в непреклонности требований.
— Немаловажное открытие! — одобрил Боканов. — Заметили, иной командир набушует, обидит, а проверить, как выполнено его требование, забудет. И весь этот шум оказывается стрельбой холостыми… Да, а как Геша? — неожиданно спросил он.
— Грешит и кается, кается и грешит… — рассмеялся Павлик. И добавил серьезно: — Нет, Сергей Павлович, я уверен, что из Геши получится неплохой человек, не сравнить же его с тем, каким он был хотя бы три года назад! А срывы, наверно, еще будут.
— Пореже бы, — пожелал воспитатель. — Да, помните «поэта» Рогова, что бежал из училища?
— Как же! Полковник Зорин приказал его тогда сфотографировать в лохмотьях.
— Вот-вот… Все же закончил сей беглец училище. Сейчас в танковом… На выпускном вечере Зорин ему вручил ту знаменитую фотографию.
— Стихи Рогов не бросил писать? — пытливо спросил Володя, и по его тону воспитатель почувствовал, что юноше очень хотелось бы услышать: «Нет, не бросил».
— Увы! Целиком переключился на бокс!
— Вот тебе и на! — огорченно протянул Ковалев. — А я, Сергей Павлович, безгранично верю в силу призвания, если оно настоящее, — в поэзии ли, живописи или ботанике…
Глаза его смотрели мечтательно вдаль, и весь он, еще немного угловатый, смущался, как смущается сын, заговорив с отцом на темы, ранее считавшиеся недоступными его мальчишескому пониманию.
— Ты считаешь поэзию своим призванием? — осторожно спросил Боканов.
— Я по призванию военный, — просто ответил Владимир. — Буду писать стихи, играть на рояле, изучать языки, но это только обогатит, дополнит меня, как военного. Недавно, в музее Кирова, в библиотеке Сергея Мироновича я очень ясно ощутил, что такое разносторонность интересов. Там я увидел книги о комбайнах, лесную ботанику, «Воспоминания» Керн, совхозное счетоводство. Разве не чудесна такая жадность?
Владимир помолчал. Окинул взглядом комнату, признался:
— Хорошо нам у вас, Сергей Павлович! Покойно как-то.
Есть гости, с которыми в дом приходит праздник. И сколько бы они ни гостили, это ощущение праздника не исчезает. Они не в тягость даже тогда, когда им отдаешь свое время, свою постель, а сам переселяешься на диван. И единственное, чего хочешь от них, — это чтобы они оставались подольше. Такие гости сразу становятся родными, врастают в семью.
— Хорошо-то, хорошо, но в училище идти надо, — поднимаясь, сказал Павлик. — В первой роте устроимся…
— Э-э, нет, никуда я вас не отпущу, — твердо заявил Боканов, — ночевать будете у нас.
— Только у нас, — решительно поддержала его Нина Васильевна.
Утром Павлик проснулся от странного звука: игривый, пушистый котенок катал по полу катушку с нитками.
— Брысь! — негромко крикнул Павлик, стараясь не разбудить Владимира, спавшего рядом с ним на широкой постели. Павлик соскользнул на пол.
На стуле, поверх вещей, лежала записка:
«Приказ по гарнизону!
Истребить все, что на столе в столовой. Ключ от квартиры на буфете. В училище прийти в десять тридцать. Обязательно! Не залез бы Савчик на стол. С. П.».
«„Савчик“ — это котенок, — сообразил Павлик. — Какое странное имя».
Мальчишеское любопытство заставило его приоткрыть дверь в столовую.
Первое, что он там увидел, была картина над диваном: суворовец играл в шахматы с седым полковником. Полковник очень походил на Русанова, и на его лице было написано: «Да как же я попал в ловушку?»
Вчера Снопков не заметил этой картины — абажур лампы оставлял ее в тени. Сейчас, подойдя ближе, Павлик увидел подпись в углу: «А. Сурков».
«Прислал Андрюша, или в прошлом году был у Сергея Павловича», — подумал Павлик и ясно представил длинного, нескладного Андрея, шагающего по этой же комнате.
Внимание Павлика привлек стол. На нем заманчиво чернела икра, аппетитно выглядывала из-под салфетки чайная колбаса, а в алюминиевой кастрюльке — Павлик не утерпел и приоткрыл ее — был соус. Павлик даже облизнулся.
Стрелка часов подбиралась к девяти. «Разнежились отпускнички», — усмехнулся он и, сделав из ладоней подобие трубы, прокричал, очень похоже подражая Булатову:
— Подъем! Тревога!
Володя вскочил мгновенно. Поняв, в чем дело, рассмеялся:
— Фу-ты пропасть, напугал меня!
Они умылись, позавтракали и отправились в училище.
На знакомых улицах высокие тополя приветствовали их мягким шелестом листвы. Бывало, в Ленинграде, стоило лишь закрыть глаза, как представлялось каждое здание на этих улицах, окраска стен, отбитый угол порога. Вот сейчас, за поворотом, будет нарзанный киоск. Так и есть! И продавец все тот же — похож на обиженного моржа. Но телефонная будка-автомат — новая, и автобусной стоянки здесь раньше не было.
Павлик шел молча, немного взгрустнул. Вот когда он почувствовал со всей силой, что ранняя юность ушла невозвратно.
— Ты чего скис? — спросил Володя.
— Ничего, — буркнул Павлик.
— Нет, правда?
— Сочинял трактат на португальском языке, — желая, чтобы Володя оставил его в покое, ответил Павлик.
— Ну, правда, о чем ты думал?
— О влиянии луны на умственное развитие букашек! — Павлик рассмеялся. — Впитываю, Володенька, на всю жизнь запах родных пенатов…