Алые погоны (повесть в 3 частях)
Шрифт:
Начальник училища, узнав обо всем этом, приказал сфотографировать Атамеева у развернутого знамени училища. На обороте карточки он написал: «Смелость украшает человека», — и подписался: «Генерал Полуэктов».
ГЛАВА XVII
Был на исходе уже третий месяц пребывания курсантов в лагерях. По всем расчетам скоро предстояли заключительные учения. О дне выхода никто из курсантов, конечно, не знал, но почти каждый чувствовал, что это должно произойти, если не завтра, то в крайнем случае, послезавтра.
Об этом догадывались по той сосредоточенности, с которой шоферы осматривали и ремонтировали машины, по тому, что каптенармус запасся подменными сапогами, а около походной кухни хлопотал сам начальник продовольственно-фуражного снабжения, грузный подполковник Галкин.
И каждый курсант, сам для себя, устраивал еще какой-то внутренний смотр: готов ли к этому решающему ученью, к испытанию выносливости, силы воли?
По роте дневалил Снопков, когда на рассвете в телефонной трубке раздался отрывистый, резкий, как оклик, сигнал: «Ураган!» В трубке что-то заклокотало, и тот же приказывающий голос повторил: «Ураган!»
Снопков быстро положил трубку, зычным голос разрубил тишину:
— Рота, подъем! Тревога!
Лагерь мгновенно наполнился шумом.
Геннадий, лихорадочно схватив гимнастерку, стал продевать ноги в рукава, но, спохватившись, устыдился и заставил себя действовать спокойнее. Вскоре он уже мчался, на ходу удобнее прилаживая противогаз.
На поляне сердито ворчали моторы автомашин. Раздавалась команда:
— Рота, в линию взводных колонн по четыре — становись!
Ковалев — он был теперь помощником командира взвода — еще раз проверил: все ли его подразделение на месте, все ли в порядке?
Начальник училища в окружении большой группы офицеров-«посредников» стоял несколько поодаль, под деревом, и казался сейчас курсантам особенно строгим.
К взводу Ковалева подошел майор Демин.
— Ну как? — в голосе майора слышались подбадривающие нотки, и курсанты почувствовали себя увереннее, но ответить не успели, потому что пронесся шепот:
— Генерал… Равняйсь… Генерал.
Начальник училища проверял готовность рот к выходу.
Все вокруг было деловым, полным значительности: и выдача боеприпасов, и краткие приказы, — все создавало приподнятое настроение, какую-то боевую настороженность, хотелось, чтобы задачи были потруднее, препятствия — опаснее.
— По машинам!
Усилился шум моторов, сняли тенты зенитчики, застыли у орудий наводчики.
Машины колонной двинулись мимо спящего селения. Небо стало светло-серым, бледнела в предутренней мгле луна.
Неугомонный Снопков и здесь, в машине, развлекал всех:
— Идет наш Геша по Фонтанке. А впереди него — старушка, корзину тащит, едва передвигается. Геша догнал ее и так умилительно советует: «Бабушка, смени руку, устанешь»…
Смеются все, смеется и Пашков, беззлобно говорит:
— Ну, это ты врешь! В невоспитанности меня обвинить нельзя.
Через минуту Павлик поучает Копанева:
— В походе важно не отрываться от кухни!
— И не болтать, — язвит Садовский.
— Верно! — как ни в чем не бывало подтверждает Снопков. — Пять! Садитесь!
Машины набирают все большую скорость, хлещет в лицо ветер. И хотя разговорами, шутками курсанты стараются заглушить беспокойное ожидание предстоящего «боя», напряжение растет.
Володя, сидя крайним у кабины, заставляет себя не волноваться. Подчиняясь воле, мысли его потекли словно наперекор этой бешеной гонке, неторопливо, спокойно. Вот уже почти два года они в пехотном училище. Большой ли это срок? Большой, когда начинаешь думать, как давно не был в Суворовском, сколько здесь земли окопной вырыто, мишеней пробито… Сколько было подъемов по тревоге, ночных походов, переправ и бросков… Но когда вспоминаешь, что через месяц выпускные экзамены и на плечи лягут золотые погоны, даже не верится, что это свершится. Неужто второй год на исходе? Недавно, находясь в карауле, он вспомнил, что ему как раз в этот день исполнилось двадцать лет. А когда сменился, об этом же напомнила и весточка из дома от матери.
Двадцать лет! Это уже не мало. И как сложится жизнь дальше? В мире неспокойно. Хищные самолеты бомбят Северную Корею, греческие узники томятся на острове Макронисосе, борется за независимость народ Вьетнама. Всюду зловещие отсветы пожарищ. И от него, Ковалева, завтрашнего офицера самой могучей армии мира, будет теперь в немалой мере зависеть покой родной страны…
Машины вылетели на грунтовую дорогу. Справа и слева замелькали рощицы, погруженные в предутренний сон.
— К бою! — раздалась команда.
Затрубил рожок. Одна за другой взлетели ракеты — в сторону рощи справа: вот, значит, где засел противник.
Мгновенно машины опустели. Только у одной задержался старшина Булатов и сердито отчитывал Садовского — тот пытался оставить в кузове свой вещевой мешок и противогаз. И недаром отчитывал старшина: худо пришлось бы Олегу, если бы ему удалось оставить противогаз.
Разведка, обеспечивая сближение с «противником» на открытой местности, незаметно подползла к его обороне и расставила по всему фронту дымовые шашки. Густые клубы дыма поднялись от земли. Забегали связные. Командиры батальонов прильнули к радиостанциям, отдавая приказы.
Через боевые порядки наступающих прошли их танки; за танками автоматчики. Стена дыма осталась позади; но вот на один из танков «противник» бросил дымовую гранату. Грузно колыхнувшись, машина остановилась. Ослепленные танкисты выскочили, ругаясь:
— Черти! Покалечим же в дыму!
Пашков, взмокший под тяжестью минометного вьюка, с азартом кричал: «Вперед!» — и по его воинственно-торжествующему лицу обильно текли темные струи пота, перемешанного с копотью.
«Противник» отступал, огрызаясь, то и дело переходя в контратаки.