Алые погоны (повесть в 3 частях)
Шрифт:
Из первого ряда внимательно смотрели на него Зорин, Боканов, Гаршев. Артем Каменюка сделал небольшую паузу и продолжал:
Не для войны из пепла и руин Мы города и села возрождаем, Леса в пустынях знойных насаждаем, Каналы прорываем меж долин. На мирный труд моей родной страны С надеждой смотрят люди доброй воли, И факельщикам атомной войны Мы наше счастье рушить не позволим!Громче и дольше всех аплодировал Артему Петя Самарцев.
ГЛАВА XV
— Товарищ майор запаса, ваш сын, суворовец четвертой роты Атамеев Федор, прибыл на летние каникулы!
С такими словами предстал перед своим отцом Федя, поставив возле ног черный фибровый чемоданчик и ослепительно сверкая начищенными пуговицами гимнастерки.
«Эх, как жаль, что папа не может видеть ни лампас, ни алых погон, ни фуражки со звездочкой! А тетя Саша, хотя и ахает и вытирает глаза фартуком, хотя и хорошая, но женщина ж! Что она понимает? Строевого от интендантского не отличит… И сестренка Клаша, хотя и хлопает глазами, а что смыслит? Только во второй класс перешла».
Федя явился неожиданно, нарочно не предупредив о дне приезда, чтобы сделать сюрприз.
Отец обнял Федю, расцеловал, чуткими руками пробежал по костюму. И тетя Саша начала целовать — вот уж не любил женских нежностей! — а Клашу сам мимоходом чмокнул.
За столом расспросам не было конца.
— Как ваш майор Боканов поживает? А Семен Герасимович? — спрашивал отец.
— Майор у нас что надо! То есть, — смутился Федя, — замечательный… У курсантов в Ленинграде был. Они в этом году приехать к нам не могут, а вот как звание лейтенантов получат — приедут! Обязательно! А Семен Герасимович, знаешь, как со мной занимался? И занимался, и занимался, и занимался — пока мы не подогнали… У меня по арифметике четверка годовая! — не в силах скрыть гордости, воскликнул он. — Я и пятерки добьюсь!
(Ведь говорил Артем Авилкину: «Четверка для того, кто может иметь пять, — беспринципность».)
— Молодчина! — похвалил отец. — Друзья у тебя есть?
— А как же! Из второй роты Артем и Авилкин и в классе Петя Самарцев… Да и Скрипкин ничего человек — жить можно!
О Скрипкине сказал после небольшой запинки, вспомнив, что, когда лежал в санчасти — подвернул ногу, — Скрипкин с Авилкиным приходили его навещать и даже приносили книги.
Феде очень хотелось хотя бы здесь, дома, расстегнуть воротничок, но тетя Саша и сестренка так смотрели, что воинского вида нельзя было терять ни на минуту. Тем более, что майор Боканов перед их отъездом наказывал: «Где бы вы ни были, помните, что вы представители Советских Вооруженных Сил и нашего училища».
Еще бы не помнить! Зимой генерал получил письмо от пассажиров поезда № 42 вагон № 3. В этом вагоне проезжал суворовец Самсонов, и пассажиры писали: «Ваш суворовец показал себя выдержанным, культурным и вежливым. Глядя на него, мы сделали вывод, что в вашем училище воспитание ведется так, как того хочет советский народ».
Вот как все на учет берется! И Федя расправил складки гимнастерки вокруг ремня.
— Перед самыми каникулами, — небрежно сказал он, — майор Веденкин провел опрос по всей программе «на бреющем полете».
Помолчал и объявил:
— Ты знаешь, папа, я наконец почувствовал себя военным.
— Давно? — скрыв улыбку, поинтересовался отец.
— Примерно, после строевого смотра… Генерал нам благодарность объявил — заправочка и строй были, как у первой роты!
— А-а-а…
— А Скрипкин придумал, знаешь, как говорить? «Вас вызывает к себе командир роты на тридцатое февраля на двадцать восемь ноль-ноль».
— Это что же еще означает? — озадаченно спросил отец.
— Армейские шутки! — небрежно пояснил Федя.
— А кормят-то вас как? Кормят? — спросила Александра Семеновна, и на ее широком добром лице отразилось беспокойство. Она постаралась выставить на стол все самое лучшее: и свежие огурцы, и сливки, и домашнюю колбасу.
Федя хотел было перечислить блюда, какие бывают у них, но осекся. Однажды майор Веденкин предостерегал: «Если на улице какой-нибудь незнакомый остановит тебя и спросит: „А есть ли у вас в училище майор Боканов?“ или: „А кто у вас начальник училища?“, надо отвечать: „Не знаю“».
Решив, что вопрос тети как раз и толкает его на разглашение дел внутренних, чисто военных, Федя ответил:
— Хорошо кормят.
— Ну, а что, например, ты ел вчера на обед?
Лицо Феди стало серьезным.
— Забыл. Что-то вкусное…
После завтрака он ринулся обегать дом, знакомые закоулки во дворе. Возле колодца лежала коряга, которую прежде Федя не мог сдвинуть с места.
— А ну, попробуем! — сказал он, подбегая к коряге, и, натужившись, слегка приподнял ее. — Во! — с гордостью воскликнул он, разжимая руки, и коряга шлепнулась на землю.
В саду наливались соком плоды яблонь, гудели пчелы над расцветшей липой. Высокий жасмин стоял, как букет в вазе, белея чашечками, словно сделанными из воска. Появились белые прожилки на зеленых ягодах крыжовника. Ночью прошла гроза, и землю устилали лепестки роз. В дальнем углу сада Федя обнаружил «заячий холодок» — иглистый куст, похожий на крохотную иву, в бубенчиках. Федя присел перед ним на корточки. Майор на уроке ботаники говорил: «В поле под таким кустом любят отдыхать зайцы».
Федя поднялся и увидел на заборе соседнего двора двух старых друзей: Гришку Зворыкина и Тимоху Гаркушу. Он узнал их сразу, хотя у Гришки щека была залеплена пластырем, а у Тимохи губы так запеклись, что даже почернели.
Узнали и они друга, но будто онемели от изумления.
— Здорово, орлы! — бодро крикнул Федя, положив обе ладони на пряжку пояса.
Они молчали, не зная, как ему ответить. Разом, словно их кто стряхнул, свалились с забора и подошли к Феде. Он чувствовал себя неловко.
— Федька! — наконец выдавил Зворыкин.
— Как жизнь? — поддержал разговор Гаркуша.
— Порядочек! Откат нормальный! — вспоминая лексикон Каменюки, ответил Федя, но тут, видно, ему самому в тягость стала роль старослужащего, и он, скороговоркой сказав: «Ребята, я сейчас… Ждите у колодца!», умчался.