Алые погоны (повесть в 3 частях)
Шрифт:
Недавно Боканов просматривал печатные труды ежегодных съездов офицеров кадетских корпусов старой России. С тревогой и обреченностью говорили воспитатели о росте среди кадетов венерических заболеваний, самоубийств, о процветании в ряде корпусов пьянства, ругани, жестоких шуток и измывательств над малышами.
Было бы неправильно утверждать, что в суворовских училищах святое благолепие. Бывали аморальные поступки и здесь. Но они случались редко и вызывали взрыв возмущения, а с укреплением коллектива почти и вовсе исчезли.
Боканов закрыл дневник Ковалева. Еще некоторое время посидел за столом, перебирая в памяти разговоры с суворовцами, случаи педагогических провалов и побед. Подумал о своих юношах: «С ними теперь будто и легче работать — стали самостоятельнее, но и труднее — воспитательное воздействие должно быть тоньше».
Зазвонил телефон: подполковник Русанов вызывал в роту. Генерал назначил неожиданный выход в поле. Боканов стал быстро одеваться. Нина Васильевна сонным голосом спросила недовольно:
— Опять вызывают?
— Спи, спи, родная, — ласково ответил он, провел рукой по ее волосам, поцеловал в теплую щеку и, бесшумно закрыв дверь, вышел на улицу.
Холодный ветер резко ударил в лицо, разогнал сонливость. Одинокие фигуры прохожих, с трудом удерживая равновесие, скользили по обледеневшей мостовой. Когда Боканов подходил к училищу, окна коридоров светились утомленным предутренним светом. Массивное здание неясно проступало на фоне темно-серого неба.
В коридорах училища было тихо. За дверьми спален несколько сотен угомонившихся мальчишек досматривали самые сладкие предрассветные сны.
ГЛАВА XII
Ко дню вступления в комсомол Артем готовился, как к большому празднику, но временами возникали сомнения: а вдруг не сможет ответить на какой-нибудь политический вопрос? Позор! И Артем лихорадочно перелистывал газеты. Потом опасность мерещилась с другой стороны: забудет что-нибудь по Уставу ВЛКСМ! И Каменюка ночью, тайком, пристроив батарейку под кроватью, перечитывал параграфы Устава.
— А ну, проверь! Все пункты проверь! — приставал он утром к товарищу.
Приближение дня приема наполнило Артема чувством ответственности, возбужденным ожиданием решающего события в жизни. Во время занятия химического кружка Каменюка шикнул на хихикающего Авилкина:
— Хватит, слышишь?
— А тебе больше всех надо! — огрызнулся тот, вертя бронзово-рыжей головой.
Артем ничего не сказал, только посмотрел на Авилкина так, что Павлик мгновенно умолк.
Если Артема спрашивали теперь: «Ты правду говоришь?», с уст его готово было сорваться: «Конечно. Я же готовлюсь в комсомол!», но что-то сдерживало напоминать об этом. И в самом молчаливом достоинстве заключалось гораздо больше, чем в горячих заверениях.
Подал заявление в комсомол и Павлик Авилкин, но у него это получилось очень бездумно и легко, как все, что он делал. Можно было даже заподозрить: не хочет ли Авилкин только погреться славой вступающего? И — что особенно не нравилось Каменюке — чересчур Авилкин везде хвастал: «Вступаю в комсомол, вступаю!» Он даже заранее купил обложку для комсомольского билета.
Но вот, наконец, и день приема. Заявления рассматривались на бюро третьей роты, потому что в роте Тутукина были пока только два комсомольца.
На бюро явились гурьбой ребята из класса Беседы. Глазея, ждали событий. Алексея Николаевича не было — его вызвали в округ. Пришел майор Веденкин. Присели на скамью Гербов и Ковалев, давшие рекомендации Артему. За длинным столом, покрытым кумачом, расположились члены бюро. На задней стене комнаты висел старательно написанный лозунг: «ВЛКСМ — верный помощник партии. Примем в комсомол самых достойных».
«Молодцы, — мысленно похвалил Веденкин, одобряя торжественные приготовления, — а то мы незаметно для себя превратили прием в будничное дело. Молодцы!»
Первым рассматривалось заявление Авилкина. Он, семеня, подошел к столу. Яснее проступили веснушки на побледневшем лице, хитро забегали зеленоватые глаза — видно, и здесь собирался «финтить».
Майор Веденкин, узнав, что Авилкина хотят принять в комсомол, очень удивился этому и решил обязательно прийти на бюро, чтобы ребята не допустили ошибки.
Виктор Николаевич сидел, опираясь на палочку, врачи установили, что у него ишиас, и строго-настрого приказали лечь в госпиталь, но Веденкин отмахивался: «Перележу дома». Жене он говорил:
— Чудаки! Разве имеет право болеть учитель, да еще в конце четверти? От одной мысли, что программа не пройдена, что Дадико еще без оценки, а Максим сам не сумеет подготовить доклад, мне станет хуже.
И Веденкин утром дома кое-как лечился мешочками с горячим песком, а к полудню упрямо ковылял в училище. Сейчас, глядя на Авилкина, он думал: «Рановато вам, Павел Анатольевич, в комсомол, рановато».
Но Авилкина «раскусили» сразу и без вмешательства Виктора Николаевича, тем более, что этому усердно помогали товарищи Павлика по отделению, принявшие самое живое участие в событиях.
— А почему ты на подсказках живешь? — изобличающе спросил с места Сенька Самсонов, часто помаргивая белыми ресницами.
Авилкин не нашелся, что ответить.
— Я думаю, — высказал твердую уверенность Сенька, — лучше своя тройка, чем чужая пятерка!
Члены бюро с ним согласились, но уточнили: самое лучшее все же — своя пятерка.
— А у вас тройки есть? — корректно спросил Авилкина председательствующий, комсомолец Толя Бирюков из третьей роты, отличник учебы, недавно получивший грамоту ЦК ВЛКСМ.