Алые погоны
Шрифт:
— Товарищ капитан, — с несвойственным ему смущением сказал Голиков. — Мне отделение поручило… вам для сына… — И Кирюша начал неуклюже всовывать кулёк в руку Алексея Николаевича. Беседа сначала было не понял, что это, потом через газету прощупал кусочки колотого сахара, покраснел, возмутился, растрогался и, за напускной сердитостью скрывая готовые прорваться нежные ноты, воскликнул:
— Да что вы думаете, у меня сахара нет?!
— Так это же мы для вашего сына… За неделю собрали. Мы хотели мишку плюшевого, да не достали…
Не взять кулек было невозможно.
— …
Сергей Павлович начал рассказывать о том, что посадил вчера в карцер Ковалева.
— Ведь стоило, Алексей Николаевич?
— А за что он ударил Пашкова? — рассеянно спросил Беседа, еще поглощенный мыслями о своем.
Боканов впервые подумал, что он, собственно, не знает, в чем дело, но сейчас же решил, — это неважно в данном случае.
— Да за что бы ни было! — убежденно произнес он. — Ковалев затеял драку — и этим все исчерпывается.
Алексей Николаевич хотел было возразить, но обаяние Боканова-фронтовика было для него столь велико, что он, соглашаясь, сказал:
— Вам, конечно, виднее… А у меня, знаете, тоже есть одно чадушко — Каменюка Артем, воришка с немалым стажем…
— Как так? — удивился Боканов, невольно почувствовав облегчение от того, что разговор перешел на другую тему.
— Да так… Немцы его родителей повесили… Отец Каменюки — учитель физики, радиоприемник сделал, сводки наши принимал, переписывал их от руки, а мать распространяла. Вот Артем и осиротел в двенадцать лет. А тут подвернулись дрянь-соседи. Помогли мальчонке родительское добро по ветру пустить, а потом воровать научили, водку пить. Однажды напоили, он где-то с вечера под забором и свалился. А дело глубокой осенью было. К утру встать сам не может: ноги отнялись. Хорошо, что вскоре наши пришли, положили Каменюку в больницу. Поправился он и узнал от кого-то, что Суворовские училища открылись. Так верите ли, к секретарю Обкома собственной персоной явился: «Дяденька, — говорит, — пошлите в Суворовское…»
Так и попал к нам. Сначала все хорошо шло, а потом воровские навыки проявлять стал. Беда! Главное, Сергей Павлович, глаза у него нехорошие — недоверчивые, с неприятной мутью искушенности, видевшие много такого, чего им не надо было видеть. Очень нехорошие глаза! Я на них смотреть не могу спокойно, так и хочется вымыть, чтобы снова проглянула детская прозрачность…
… Группа ребят оживленно переговаривалась у высокого окна класса.
— Товарищ капитан, — позвал Илюша Кошелев, — можно вас попросить на минутку?
Беседа подошел, и ребята выжидающе стали заглядывать ему в глаза, стараясь прочесть, понравилось ли ему то, что он увидел? За стеклом, между двух рам, разложены в строгом порядке мортиры из глины, войско из желудей и воска, лодка викингов с носом в виде дракона, и таран, подвешенный на миниатюрных цепях к потолку передвижной будки на колесах…
— Хорошо! — похвалил офицер.
— Это у нас выставка оружия прошлых времен, — пояснил Кошелев, гордясь, пожалуй, больше всех, хотя
— Баллисты нет, — заметил Беседа.
— Дадико делает… Струны достал…
— А щит Авилкин из коры вырезал, — ввернул Мамуашвили.
— Хорошо бы показать оружие нашей армии, — сказал офицер.
— Мы сделаем! — с готовностью воскликнул Илюша.
— Ну, делу время, потехе час! — строго произнес воспитатель. — Пора за уроки браться.
Все стали усаживаться за парты, доставать тетради и книги. Беседа подошел к «учебному уголку» — здесь, над полкой для тетрадей, висели расписание и календарь. Он посмотрел, какие завтра уроки, и, сев у стола, начал перелистывать классный журнал, незаметно наблюдая за ребятами.
Кошелев сразу принялся за работу. Ни на кого не обращая внимания, он, закатив глаза к потолку, шопотом учил стихотворение. Заглядывал на секунду в учебник, торопливо прикрывал его и снова с жаром шептал, держа палец, как закладку, между страниц.
На задней парте сидел Каменюка. Он был старше всех в отделении — ему шел четырнадцатый год. Сейчас Артем делал вид, что читает, на самом же деле мастерил в парте, из иголки и палочки, стрелу с бумажным оперением.
Алексей Николаевич подозвал его, спросил, с чего он думает начать подготовку уроков, и этого было достаточно: Артем стал серьезно заниматься.
Самсонов, как всегда, развлекался пустяками — перекладывал в парте пуговицы, обертки от конфет, катушки от ниток. Замечание, сделанное ему громко, не помогло. Тогда капитан, незаметно для Самсонова, стал наблюдать за ним, то и дело поглядывая на часы и что-то записывая.
Во время перерыва Алексей Николаевич объявил отделению:
— Внимание! Послушайте, как воспитанник Самсонов использует время самоподготовки.
И он прочитал:
— строгал палочку — 6 минут;
жевал резинку — 4 минуты;
перекладывал учебники — 5 минут;
чистил пуговицы — 7 минут…
Чтение этой записи помогло: последние два часа Сенька занимался усердно.
Больше всего хлопот доставлял Алексею Николаевичу Каменюка. Он имел свои представления о том, что хорошо и что плохо, свое понятие о красоте и чести.
Красивым, например, он считал чуть сдвинуть на бок фуражку, брюки заправить в сапоги и немного вытянуть их внапуск на голенища, ремень сдвинуть до отказа вниз на живот. Как никто другой, умел он быстро сгонять с лица улыбку задиры и заменять ее выражением невинности, а в случае опасности предупреждать курящих зловещим шопотом:
— Фитиль!
В классе Каменюка часто и незаслуженно обижал Павлика Авилкина, но когда однажды Павлик попал в беду, Артем, не задумываясь, поспешил ему на помощь.
Авилкин возвращался под вечер из бани в училище — строй ушел вперед, а он незаметно завернул за угол, чтобы купить семечек, и теперь не спешил догнать товарищей. Вдруг откуда-то вынырнули трое мальчишек, старше его, преградили путь. Ближе всех остановился, глубоко засунув руки в карманы коротковатых брюк, голенастый парнишка без двух передних зубов.