Алые погоны
Шрифт:
Ребята оглядели китель, плотно облегающий выпуклую грудь командира роты и, видно, остались довольны осмотром.
— Или вот сапоги — мне их выдали в армии тоже два года назад, а они целехоньки…
— Да еще как блестят! — восхищенно воскликнул Дадико, стоявший ближе других к майору.
— Да еще и блестят, — подтвердил майор.
Тогда ребята стали медленно, словно котята у мышиной норы, ходить вокруг Тутукина, выискивая хоть какой-нибудь изъян в его костюме.
— Разрешите обратиться, товарищ майор, — сказал, наконец, Павлик Авилкин.
— Пожалуйста…
Указывая на очки майора с надломленным, но старательно перевязанным ушком, Павлик спросил током, каким обычно произносят: «Ага, попался!».
— А очки вам в каком году выдали?
Майор не успел ответить, потому что в это время подошел старшина роты и, к удивлению ребят, нарушив субординацию, прошептал что-то на ухо Тутукину, Командир роты побледнел и тихо спросил:
— Когда?
— После завтрака… — ответил старшина, и они вместе ушли в ротную канцелярию. Там старшина виновато сказал:
— Не ожидал от них этого, товарищ майор…
— Так Гурыба и Самсонов?
— Так точно, Гурыба и Самсонов. И куда они могли сбежать?
Тутукину почему-то припомнилась сцена, которую он видел в коридоре училища на днях. Максим стоял на спине Самсонова и, демонстрируя свою образованность, старательно вписывал запятую в плакат, хотя никакой запятой там и не нужда было.
Офицер посмотрел в окно. На плацу училища старшие воспитанники обучались верховой езде.
Тутукин хотел вызвать из дома Беседу, который сегодня был выходным, но раздумал и резко повернулся к старшине.
— Немедленно возьмите коня и отправляйтесь на поиски, без детей не возвращайтесь, — жестко приказал он.
Старшина ушел. Майор, нервничая, стал ходить по комнате. Начинался острый приступ угрызений совести. Может быть, он действительно погорячился позавчера и поступай необдуманно?
Малыши отделения Беседы в воскресенье затеяли игру «в Сталинград». Они забаррикадировали класс и в течение целого часа отбивали атаки трех остальных отделений роты. Бумажки, пущенные резинками, жужжали, как шмели, бой часто переходил в рукопашную схватку. Но все атаки были отбиты и «войска» Каменюки, даже перешли в наступление.
Начальником штаба Артема был Максим, а Самсонов ординарцем. Когда наступило затишье, Каменюка выстроил «батальон». К своей фуражке он прикрепил ветку из бронзы от какого-то старого канделябра. Через плечо Артем перебросил полотенце, завязал его на бедре и стал выдавать картонные медали «За оборону 4-го отделения». Каждому награжденному Артем проникновенно пожимал руку. Особые знаки «За исключительную храбрость» были вручены Самсонову и Гурыбе, у которого на носу красовалась свежая ссадина. В это время и появился гневный Тутукин.
— Что за профанация! — гремел он, наступая на старшину, тоже только что пришедшего и, конечно, не причастного к бою. Затем майор отнял все «награды» у Каменюки, Гурыбы и Самсонова, приказал привести комнату класса в порядок, а с капитаном Беседой имел отдельный разговор.
Воспитатель заявил командиру роты, что ничего особенно-дурного не видит в этой игре, что требовать от детей образа жизни пожилых людей, страдающих одышкой, нельзя и никакой профанации нет в том, что Максим раздавал картонки. Тутукин начальственно повысил голос и приказал «прекратить безобразия» и навести порядок. Капитан, оставшись один, долго сердито попыхивал трубкой…
В поисках пропавших старшина обшарил чердаки, подвалы, все уголки училищного сада, заглядывал в водосточные люки, расспрашивал воспитанников. Никто ничего подозрительного не замечал в эти дни. Только Авилкин сказал, что вчера в столовой приметил, как Самсонов отсыпал в мешочек соль из солонки, но не придал этому никакого значения: кто ж не знает, что Самсонов любит делать запасы. Старшина дал телеграммы на ближайшие железнодорожные станции, а сам, сев на коня, поехал улицами города, спрашивая у прохожих:
— Не видели вы двух маленьких суворовцев?
Их видели часа два назад на соседней улице, потом на окраине города, где они вброд переходили речку, хотя недалеко был мост, потом — возле мельницы. У подножья мельницы старшина заметил небольшую горку земли, набросанную, видно, наспех руками, и деревянный крестик на этой горке. На крестике чернильным карандашом (старшина мог дать голову на отсечение, что рукой Гурыбы) было написано:
«Могила неизвестного кузнечика».
От мельницы старшина немного проехал по дороге и свернул к хате, стоявшей в стороне. На порог вышла молодая женщина с грудным ребенком.
— Гражданочка, вы не видели сегодня двух маленьких суворовцев?
— Как же, видела, — бойко ответила женщина, — один такой белесенький, ну, сущий кролик, а другой головатый, с носом покарябанным — они около нашей хаты сидели, хлеб с маслом кушали, я еще у их спросила: «Водицы, детки, не хотите?» А тот, что с носом облупленным, говорит: «Мы не дети… В походе, говорит, лучше воду не пить, пота меньше, говорит, выходить будет…» Я еще подумала: «Ишь ты, махонькие, а правила военные знают».
«Так, может, молочка выпьете?» — это я спрашиваю. Они подумали, а беленький говорит: «Молока можно… Молоко, говорит, потом не выйдет». Выпили и пошли вон той дорогой, на Алексеевку.
В сумерках, около Алексеевки старшина повстречал старика, ехавшего на телеге.
— Ты, служивый, не из Суворовского? — спросил тот.
— Из Суворовского…
— Два мальчонка ваших в хате у меня… Прибились…
— Старик повернул телегу назад и стал рассказывать дорогой:
— Зашли они во двор к нам. Я спрашиваю, — вы, мол, куда? «К дяде в город», — отвечают, а по глазам вижу — плутуют. Потом познакомились они с моим внуком Павкой, стали играть да не утерпели, сказали ему, что из Суворовского убегли. Павка им говорит: «Я сейчас, воды только напьюсь» — и ко мне, разговор передал. Я гляжу в окно, что за чудо? Мальчонки-то, словно зайцы, петляют. Покружат, покружат, а потом нагнутся и чем-то землю посыпают. «Это они табаком след, — объяснил Павка, — чтобы с собакой не нашли…» Ну я, путешественников-то уговорил: «Оставайтесь, говорю, переночевать». — Они сейчас спят, а я подался к вам, — упредить…