Алый камень

Голосовский Игорь Михайлович

Егорышев осторожно положил камень в сумку и подумал, что очень радостно, должно быть, найти такой редкий камень и увидеть в нем то, чего никто не видит.

Он разрезал на длинные полосы парусиновый чехол спального мешка и сделал лямки, которые можно было надевать на плечи. Кроме того, он сделал две петли, чтобы Матвей мог просунуть в них ноги, и соединил лямки и петли.

Егорышев очень гордился этим устройством, однако Матвей его не оценил. Он безропотно продел ноги в петли, но его потухший взгляд скользнул, не задев Егорышева, и тот уныло подумал, что сегодня Строганов совсем плох.

Взвалив

его на спину, Егорышев побрел вниз по течению ручья. Он знал, что не дойдет, но все равно шел, потому что не мог не идти… В тайге ему стало немного легче. Можно было время от времени опираться на стволы. Мох мягко стелился ему под ноги, чтобы он не споткнулся и не упал.

Но все-таки он упал. Даже человеческие силы имеют предел, хотя сил у человека больше, чем у льва и у орла, мало кто знает об этом, но это так. Просто эта сила скрыта очень глубоко, снаружи она не видна. Как у Алого камня.

Егорышев упал в ручей и вымок до нитки. Вымок и Матвей, но он не заметил этого, как не заметил и самого падения. Он был без сознания.

Егорышев встал и снова взвалил Строганова на спину. Идти он не мог, но тем не менее шел, и это было чудом. Он не знал своего предела. Но он чувствовал, что предел наступил, и когда кончатся эти последние силы — наступит смерть.

Но настал вечер, и он вышел из тайги и, не останавливаясь, пересек вброд Унгу. Он сел под деревом, положил на траву Матвея и осмотрел реку. Унга с гулом неслась мимо. Отчаяние охватило Егорышева. Последняя надежда рассыпалась. Он рассчитывал сделать плот и спуститься на нем по течению, но, взглянув на реку, понял, что самый крепкий плот мгновенно разобьется о камни и превратится в щепки.

Зная, что через сто или через двести метров сердце его остановится, Егорышев снова встал и шагнул вперед с Матвеем на плечах, но в этот момент черная тень мелькнула перед ним, теплое дыхание пахнуло ему в лицо, и он увидел перед собой отощавшего и облезшего, но несомненно живого Кавалера. Мерин подбежал к Егорышеву, коротко заржал и принялся меланхолически перебирать мягкими губами добела натертую уздечку.

— Спасены! — прошептал сзади Матвей.

Егорышев усадил его в седло, отдал ему свои сумку, ружье и, спотыкаясь, засыпая на ходу, повел мерина под уздцы.

12

Фельдшер Аллочка сделала Матвею переливание крови, и уже через четыре дня он, прихрамывая, расхаживал по палате, присаживался на кровать к Егорышеву, читал ему вслух газеты и шепотом ругался с Аллочкой, требуя немедленно отдать ему одежду и грозя в противном случае вылезти в окно в нижнем белье. Рана на ноге у него поджила. Кровь для переливания доставили из Улуг-Хема на вертолете.

С Егорышевым дело обстояло хуже. У него была пневмония, и жар не спадал две недели. Он высох как щепка и не мог приподнять руку от одеяла. На шестой день Матвея выписали, но не прошло и двух часов, как он явился в халате и просидел возле Егорышева до вечера. Ему пора было уезжать, он разговаривал по радио с Ройтманом, и тот, узнав о его находке, стал умолять Строганова срочно вернуться в Улуг-Хем и пообещал выслать специальный вертолет. Но Матвей отказался от вертолета и заявил, что некоторые весьма важные и неотложные дела задерживают его в колхозе и о своем вылете он сообщит дополнительно. Однако Ройтман не оставил

его в покое, к нему присоединился Анциферов, и они по очереди вызывали Матвея к рации, просили уточнить координаты медных разработок, интересовались, как он определил содержание Алого камня в руде, и спрашивали, не имеет ли смысла прямо сейчас, не теряя ни минуты, организовать комплексную геологическую экспедицию и поручить ей еще в этом году определить точные контуры месторождения.

Строганов давал им подробные объяснения, приказав радисту от себя ничего не говорить и ни в коем случае не сообщать Ройтману и Анциферову о его ранении. С экспедицией он советовал повременить, по его мнению, следовало сперва исследовать образец в лаборатории и вообще не пороть такую горячку…

Но успокоить Ройтмана и Анциферова Матвею не удалось. В тот день, когда Егорышев впервые поднялся с кровати, они вызвали Матвея к рации и сообщили, что о его находке знают в Москве и в Торжу из министерства со дня на день должен прилететь один из референтов министра.

— Тебе нужно ехать, — сказал Егорышев Матвею. Юра Томашевич, который пришел в больницу вместе со Строгановым, поддержал Егорышева:

— Конечно, возвращайся, тянуть больше нельзя.

Его желтый хохолок задорно топорщился. Последние дни Юра находился в очень возбужденном состоянии. Он являлся к Егорышеву после занятий в школе и, размахивая тесемками халата, доказывал ему, что через пять лет на месте колхоза имени Первого мая вырастет большой современный город с каменными домами, асфальтированными мостовыми и троллейбусом. В этом городе будут жить рабочие и инженеры огромного промышленного комбината, который, несомненно, создадут в районе месторождения.

Егорышев соглашался, что город и комбинат будут построены, но его немного смущал срок, названный Юрой. Он считал, что за пять лет улицы не успеют залить асфальтом, и не верил, что по столь пересеченной местности сможет ходить троллейбус.

— Троллейбус я тебе отдам, он мне не нужен, — азартно кричал Юра, — а в сроках ты не сомневайся! Нам за двадцать лет коммунизм надо построить, больше пяти лет на такую стройку не отпустят!

Иногда с ним приходила Галя, и тогда Юра нападал на нее и произносил разные язвительные фразы.

— Ну, что ты теперь запоешь, москвичка? — спрашивал он. — Теперь у нас свои театры будут и музеи тоже. Конец медвежьему углу! Телевизор каждый вечер будем смотреть. Попробуй теперь запросись в свою Москву!

— Глупый! — смеялась Галя. — А я и не буду проситься! Для полного счастья мне всегда не хватало только телевизора!

Томашевич во сне видел свой город, ему не терпелось, и он не одобрял Матвея за то, что тот оттягивает свой отъезд и тем самым на неопределенное время отодвигает исполнение его мечты.

— Ладно, — сказал Матвей и присел на кровать к Егорышеву. — Я полечу, наверно, завтра или послезавтра. А то Ройтман, пожалуй, заболеет от огорчения. Может, ты уговоришь Аллочку и двинешь со мной?

Егорышев открыл рот, но Аллочка замахала на него руками и посоветовала выбросить из головы подобные мысли; она сказала, что ему придется остаться в больнице до полного выздоровления, и Егорышев, покорно вздохнув, ответил Матвею:

— Ты видишь, куда я попал? Ничего. Я потом к тебе приеду. Я твой адрес знаю.