Алый камень
Шрифт:
— Наконец-то! Я уже хотел тебя по радио вызывать. Ну, как ты? Как?
Он втащил Егорышева в комнату, усадил на диван как раз напротив Наташиного портрета и снял с Егорышева кепку.
— Ничего. Хорошо! Худой, но это не беда. Были бы кости, мясо нарастет, а кости у тебя, будь здоров. Дай бог каждому! Сейчас мы с тобой обедать будем. Я и бутылочку припас.
— Не нужно бутылочки, — ответил Егорышев, стараясь не смотреть на Наташу. — Я спешу. И мне надо с тобой поговорить…
— Ну вот и поговорим за обедом, — весело отозвался Матвей из кухни. Там что-то загремело, и он вошел, держа в вытянутых руках кастрюлю. Он поставил ее на стол, вытер полотенцем тарелки, рюмки и ловко нарезал хлеб. Расставляя посуду, он не умолкал:
— Что же ты сидишь, как именинник? Иди мой руки… Может, ты устал? После обеда отдохнешь на диване… А если хочешь, я тебе на кровати постелю, я там спать не люблю, перина очень жаркая. Детишки мои кровать облюбовали. Ты их, кажется, видел? Они мне рассказывали.
— Да, я их видел, — ответил Егорышев. — Где они сейчас?
— Леночка в детском саду, а Костя в школе. После школы он за ней зайдет и приведет домой. Они у меня самостоятельные… Ну, вот как будто и все. Садись за стол.
— Какой хороший портрет, — сказал Егорышев. — Ты рисовал?
— Я.
— С натуры?
— Нет, по памяти.
— Я бы никогда не поверил, что по памяти, — ответил Егорышев и повернулся к Наташе. Теперь можно было посмотреть на нее… Наташин взгляд показался ему строгим и выжидающим… «Не беспокойся, лада, я все сделаю как нужно», — молча сказал он ей и продолжал, обращаясь к Матвею: — Это, наверно, та женщина, о которой ты мне говорил?
— Да…
— Где же она сейчас?
— Она умерла… Давно… Но для меня она жива. Всегда будет жива…
— Отчего она умерла?
Матвей исподлобья взглянул на Егорышева и нахмурился. Но через секунду лоб его разгладился, и он медленно ответил:
— Она погибла на теплоходе во время пожара. Я потерял ее и больше не смог найти. Искал на берегу, потом снова поплыл к теплоходу, взобрался на борт, но задохнулся в дыму… Не помню, как меня вытащили… у меня было плохо с глазами, думал, больше никогда не буду видеть… Выписали только через месяц.
Матвей умолк и опустил голову.
— Почему же ты так сразу поверил в ее гибель? —спросил Егорышев. — Может, она вовсе не погибла?
— Я не сразу поверил. Я поехал в Гудульму к ее тетке, но тетка ничего о ней не знала. Еще перед этим я зашел в речной порт. Видел список спасшихся пассажиров. Ее в этом списке не было.
— А ты? — спросил Егорышев. — Ты был в этом списке?
Матвей нахмурился:
— Что ты хочешь сказать?
— Ничего… Просто ты слишком быстро отчаялся… Впрочем, возможно, это оттого, что ты сам был тогда болен.
Они помолчали.
Матвей разлил водку в рюмки и сказал:
— Ну, за нашу встречу и за наш отъезд!
— За какой отъезд? — не понял Егорышев.
— Ты говорил, что собираешься на днях вернуться в Москву. Ну, так мы, наверно, поедем вместе.
— Вместе?
— Понимаешь, представитель министерства не приехал, меня вызвали туда… Вчера пришла правительственная телеграмма… Всю ночь сидел, сочинял доклад.
— Значит, ты едешь в Москву, — сказал Егорышев и провел рукой по лицу, словно смахивая паутину. — Ну что ж… Это хорошо. Мы действительно поедем вместе. Мы должны были вместе поехать, и вот мы поедем… Выпьем за нашу встречу и за наш отъезд!
Они выпили, и, Егорышев мгновенно опьянел. Голова закружилась. Им снова овладело нетерпение.
— Жалко, что сегодня нельзя поехать, — сказал он. — Давай полетим на самолете.
— Давай, — согласился Матвей, внимательно глядя на него.
— Нет, ничего не выйдет, у меня денег не хватит, — с сожалением сказал Егорышев.
— У меня есть деньги.
— Мало ли что, у тебя я не возьму.
—Почему? — нахмурился Матвей. — Почему ты у меня не возьмешь? Разве мы чужие?
— Нет, мы не чужие, — кивнул Егорышев и усмехнулся. — Мы с тобой почти что родственники!
Ему тотчас же стало стыдно, что он произнес эту глупую, пошлую фразу, но было уже поздно, он ее произнес, и Матвей ее услышал. Впрочем, Матвей ничего не понял.
— Конечно, твое дело, — спокойно сказал он. — Мне все равно. Поедем на поезде.
Пришли Леночка и Костя. Пьяный Егорышев лежал на диване и смотрел на них. Ему было смешно, что он так опьянел от одной рюмки, и он улыбался. Потом он стал тихонько смеяться. Его разобрал смех, когда он обнаружил, что Леночка и Костя не имеют никакого сходства с Матвеем. Почему он решил, что они на него похожи? Глаза у девочки и у подростка, правда, были такими же карими, как у Строганова, но разве мало на свете людей с карими глазами? Выражение лиц, губы, брови — все было совершенно другим. Егорышев подумал, что Леночка и Костя, видимо, приемные дети Матвея, да у него и не может быть никаких детей; он не был женат и, конечно, никогда не изменял памяти Наташи. Наверно, ему было скучно жить одному, и он взял Костю и Леночку из детского дома.
Егорышев хотел спросить об этом Матвея, но Матвей сидел за столом и что-то яростно зачеркивал в своем докладе. Егорышев решил, что не стоит его отрывать. Он поворочался еще немного, взглянул на Наташу, прошептал ей: «Уже скоро, лада, уже скоро…» — и уснул.
За билеты не пришлось ничего платить. В Москву специальным рейсом отправлялся самолет с багажом какой-то экспедиции, работавшей все лето в Торже, и Ройтман упросил командира корабля посадить в этот самолет Строганова и Егорышева.
Кабина была битком набита ящиками с инструментами и с образцами. Матвей и Егорышев с трудом нашли свободный уголок и уселись, тесно прижавшись друг к другу, возле мутного окошка. Начальник порта выдал им служебные билеты, в которых было написано, что они сопровождают багаж и, следовательно, отнюдь не являются бесплатными пассажирами.
Матвей махал рукой Косте и Леночке, которые стояли внизу. Домой их должна была отвести соседка. Ее же Матвей попросил присмотреть за детьми, пока он будет в Москве.
Рядом с Костей и Леночкой стояла группа сотрудников геологического управления, там были Ройтман, Анциферов и еще какие-то люди, которых Егорышев не знал.
Завертелись винты, за окном поднялось облачко желтой пыли, и самолет, пробежав по полю, плавно оторвался от земли. Ящики заскрипели и стали медленно надвигаться на Матвея и Егорышева.