Алый знак доблести. Рассказы
Шрифт:
Когда, грохот на секунду утихал, какой-нибудь ветеран-остряк отпускал невеселую шутку, но отступающие даже не замечали, что окружены зрителями.
На лицах обезумевших солдат еще лежал отсвет боя, и юноша почувствовал, что, будь он одним из них и владей он хоть сколько-нибудь своими ногами, даже силы небесные не удержали бы его от бегства.
Эти лица были отмечены страшной печатью войны. Бой в пороховом дыму как бы оставил свое изображение на бескровных щеках и в глазах, горящих одним неодолимым желанием спастись.
Эти беглецы, охваченные паникой, как стремительный поток, сметали
В разгаре этого безумия юноша все же успел принять решение. Многоголовое чудовище, обратившее в бегство другие полки, еще не появилось. Он хоть разок взглянет на него, а уж потом покажет, что умеет бегать не хуже самых быстроногих бегунов.
Глава V
Несколько минут они ждали. Юноше представилась улица его родного городка весной перед приездом бродячего цирка. Он вспомнил, как совсем еще малышом переступал от волнения ногами, готовясь броситься вслед за грязноватой леди на белой лошади или за оркестром, восседающим в облупленном фургоне. Он снова видел желтую дорогу, ряды ожидающих горожан, опрятные дома. Особенно отчетливо вспомнился ему старик, который сидел у дверей своей лавки на перевернутом ящике из-под галет и делал вид, что презирает подобные зрелища. Память юноши запечатлела тысячи отдельных штрихов, мельчайшие цветовые оттенки. Передний план был отмечен фигурой старика на ящике.
— Идут! — крикнул кто-то.
Солдаты задвигались, заговорили. Каждому хотелось, чтобы патроны, все до единого, были у него под рукой. Они старательно подтягивали и оправляли патронные сумки, как будто семьсот женщин занимались примеркой новых чепцов.
Долговязый, положив перед собой винтовку, вытащил из кармана красный носовой платок. Он начал завязывать его вокруг шеи и целиком углубился в это занятие, когда по рядам снова глухо прокатилось:
— Идут! Идут!
По затянутому дымом полю неслась бурая лавина пронзительно вопящих людей. Они бежали, низко пригнув головы, беспорядочно размахивая винтовками. В передних рядах кто-то нес знамя, сильно наклонив его вперед.
Увидев неприятеля, юноша вдруг похолодел: ему показалось, что его ружье не заряжено. Он стоял, стараясь собраться с мыслями и точно вспомнить, когда же он его зарядил, но так и не вспомнил.
Генерал с обнаженной головой подскакал на взмыленной лошади к командиру 304-го и сунул ему под нос кулак.
— Остановите их! — заорал он не своим голосом. — Вы обязаны остановить их!
— С-слушаюсь, генерал, с-слушаюсь! Богом клянусь, мы сделаем ч-что см-можем! — От волнения полковник начал заикаться. Генерал негодующе махнул рукой и пустил коня в галоп. Полковник, вероятно давая выход своим чувствам, раскричался, как мокрый попугай. Оглянувшись, чтобы проверить, все ли в порядке в задних рядах, юноша увидел, что тот смотрит на свой полк с такой неприязнью, словно больше всего жалеет в эту минуту о своей причастности к нему.
Сосед юноши тихонько бубнил:
— Вот и для нас заварилась каша, вот и для нас…
Ротный командир беспокойно расхаживал сзади. Он наставлял солдат,
— Поберегите патроны, ребята! Не стреляйте, пока я не подам знака. Не стреляйте без толку. Дайте им подойти поближе. Не будьте идиотами!
Пот ручьями струился со лба юноши, лицо его было перемазано, как у ревущего мальчугана. Нервным движением он то и дело вытирал рукавом глаза. Рот его все еще был приоткрыт.
Он взглянул на поле, кишащее врагами, и мгновенно перестал думать о том, зарядил он ружье или нет. Еще внутренне не приготовившись, еще не сказав себе, что вот и для него начался бой, он вскинул послушную, хорошо пристрелянную винтовку и, не целясь, выстрелил. Дальше он уже стрелял как автомат.
Он вдруг забыл о себе, перестал смотреть в грозное лицо судьбы. Он был не человеком, а винтиком. Что-то, чему он принадлежал — полк ли, армия ли, дело или страна, — было в опасности. Он входил составной частью в сложный организм, живущий единым желанием. В эти мгновения он так же не мог бы убежать, как не может мизинец поднять бунт против руки.
Приди ему в голову мысль, что полк будет уничтожен, возможно он и отрезал бы себя от него. Но он все время слышал своих однополчан, и это вселяло в него уверенность. Полк напоминал зажженный фейерверк, который будет гореть, пока не истощится его огневая энергия. Он пыхтел и стрелял с завидным усердием. Юноше казалось, что полоска земли перед ними усеяна поверженными врагами.
Он ни на минуту не забывал, что товарищи рядом с ним. Им овладело неизъяснимое ощущение военного братства — того братства, которое обладает большей силой, чем даже цель, во имя которой они сражались. Это было таинственное сообщество, рожденное пороховым дымом и смертельной опасностью.
Юноша был занят делом, как плотник, уже сколотивший много ящиков и теперь сколачивающий еще один; только работал он с лихорадочной быстротой. Мысленно он все время куда-то уносился: точно так плотник, трудясь, насвистывает и думает о своих друзьях и недругах, о семье и кабаке. Потом эти обрывки мыслей представились ему роем бесформенных, туманных образов.
На нем начала сказываться атмосфера боя — он обливался едким потом, и ему казалось, что глазные яблоки вот-вот треснут, как раскаленные камни. Уши наполнял обжигающий грохот.
Им овладела неистовая ярость. То было бешенство отчаяния, как у загнанного животного, как у кроткой коровы, преследуемой собаками. Юноша негодовал на свою винтовку за то, что одним выстрелом она может прикончить только одного человека. Он горел желанием броситься вперед и стиснуть руками чье-нибудь горло, жаждал стать таким могучим, чтобы единым взмахом стереть с лица земли все живое. Сознание своего бессилия еще больше разъярило его, он бесновался, как зверь в клетке.
Задыхаясь в пороховом дыму, он не так ненавидел людей, которые бежали на него, как эти взвихренные призраки войны, душившие его, засовывавшие свои дымовые одеяния в его пересохшую глотку. Подобно укрытому с головой ребенку, который бьет руками по безжалостному одеялу, он исступленно боролся за передышку для своих нервов, за глоток свежего воздуха.