Амалия и генералиссимус
Шрифт:
Черного зверя я приковала к водосточной трубе дома на Хай-стрит, по соседству со своим беспроводным предприятием, вздохнула. Огляделась по сторонам: в несколько ярусов — клетки с птицами, как гроздь свиристящих фонарей, под ними отдыхает китаец в шортах до колен, из под шортов высовываются коричневые, худые ноги. Мимо, по раскаленному асфальту, бодро шаркает сандалиями слепой разносчик наси лемака, лицо скрыто в черной тени конической соломенной шляпы, руки скобкой лежат на коромысле с товаром. Его никогда не обманывают, ему даже дают иногда лишнюю монетку в один цент.
И никто ни в кого здесь, на этой улице, не стреляет. Мой мир.
Я вдруг представила себе, что схожу с лайнера где-нибудь в Шанхае — что я почувствую на китайской улице в самом Китае? Если, конечно, рядом не будет Тони и Магды. Почувствую ли, что я дома?
— Мир, справедливость и свобода миллионам — вот что такое империя, — ответил моим мыслям мальчишеский голос Данкера из раструба на столбе в конце квартала. И добавил:
— Мы делаем получасовой перерыв в вещании, а потом ожидаем появления несравненной Магды Ван Хален в нашей регулярной передаче о сокровищах музыки.
Акцент, подумала я. Нельзя, чтобы столб говорил с этим акцентом — португальским, голландским? — точно таким же, который был бы и у меня, если бы не годы на лужайках Кембриджа. Надо что-то делать.
— Госпожа де Соза, я заходил в центральный магазин радиотоваров на Бату, — с азартом бросился ко мне Данкер, выставив вперед носатую голову на тонкой шее. — Там подешевели аккумуляторы на два вольта. На целую треть.
Я прислонилась к столу, за которым мальчик только что говорил в эту странную штуку на бамбуковой палке, и вспомнила магазин на Бату-роуд, дом 17, странно пахнущий бакелитом и чем-то металлическим. Кроме аккумуляторов, там еще есть некие пентоды и детекторы, и воздушные втыкатели, что бы это ни было. И оно иногда дешевеет, как все вообще в наше нелегкое время. Но стоит куда больше шелковых чулок. Потому что «беспроводное вещание убивает меланхолию и дает отдых усталым нервам». А мои чулки не убивают ничью меланхолию никоим образом.
Если дать Данкеру волю, он устроит здесь склад деталей и будет, выпуская струйки дыма из-под паяльника, собирать из них свои странные приспособления. Хоть ночами.
— Данкер, — сказала я не самым добрым голосом. — Просто из любопытства: ты знаешь цены на все эти штуки? И на приемники тоже? Сколько стоит «Эддистон-4»?
— 225 долларов, — чуть изменившимся голосом сказал он. — В алюминиевом футляре, с полным набором аксессуаров. Есть, конечно, «Филипс Тропикал» — 150, и «Лиссен» — 70 долларов. Но ведь волна «Эддистона» — от 12 с половиной до 500 метров…
Он напряженно замолчал.
— Я вижу, что у тебя в голове хорошо держатся цифры, — продолжила я тем же голосом. — И я знаю, что ты — лучший в этом городе инженер по беспроводным… штукам. А я хочу, чтобы ты перестал быть только инженером. И чтобы начал держать в голове некоторые другие цифры. Сколько радиоприемников было продано на Бату в последний месяц? Куда они отправились — на плантации? На соседнюю улицу? В офисы европейских компаний? Ты сам вешал на столбах вот эти звучащие штуки — так сколько же людей нас теперь слушает? Когда? Танцуют ли они под нашу музыку у себя, на плантациях? Или они хотят что-то другое — новости?
Данкер сделал ошибку:
— Мадам де Соза, вы сегодня несчастливы?
Плохой английский. Я не несчастлива, у меня неприятности. Он не умеет выбирать слова. Когда я перехожу с ним на португальский, все получается тоньше, сложнее и правильнее — сейчас он мог бы сказать despedida, sodad, и даже tortura.
Я отвернулась, оттолкнулась от стола, прошлась по комнате, зачем-то потрогала этот странный граммофон, не похожий уже на граммофон ушедшего счастливого века.
Нет же, мальчик прав. Я несчастлива. Потому что чувствую себя очень старой, когда обижаю таких, как он. Да, собственно, я несчастна по множеству причин, и давайте это прямо скажем себе. Но больше никому.
— Здесь, в этой комнате, тех несчастий нет, — вполголоса заметила я, поворачиваясь к нему. — Они — там. В этой комнате нет и чего-то другого. Изобретательного менеджера модного и перспективного делового предприятия, человека, безмерно уважаемого в городе. Это не я, Данкер — я только владелец, и я уеду отсюда через неделю или две, потом вернусь, потом снова уеду. Но это и не ты. А ведь, кроме тебя, здесь пока никого нет.
Я повернулась к нему полностью: Данкер так и стоял, вытянув ко мне узкое темное лицо, обрамленное волнистыми волосами. Чья кровь тут примешалась — голландская, тамильская?
— Здесь не дорогая игрушка для инженеров, Данкер, — продолжила я. — Здесь предприятие, которое должно зарабатывать деньги. Причем люди должны захотеть принести сюда деньги. Что там лежит, перед этим твоим… микрофоном, правильно?
— «Малай мейл», госпожа де Соза. Я читал…
— Кстати, я слышала тебя, пока шла — что это там было, насчет империи, в самом конце?
— Речь господина губернатора… Я читал новости, а он выступил вчера…
— А, ну, конечно. Читать новости — для этого мы скоро найдем другого человека, чтобы у тебя оставалось время для чего-то поважнее. А «Малай мейл» — они зарабатывают деньги, Данкер. Они печатают рекламу. А сейчас, когда мы все в несчастье… — я пошуршала газетой, нашла последнюю страницу, — вот: дороже всех платит за рекламу тот, кто ее не размещает. Девиз. Умный девиз. Когда творится такое, как сейчас, рекламный бизнес — один из немногих, который идет вверх. Кто этого не понимает, разоряется. А как насчет того, чтобы договориться с тем же самым магазином на Бату, 17, дважды в неделю передавать информацию об их новых ценах на эти вот… аккумуляторы? А как насчет того, чтобы рассказывать, какие пластинки пришли в «Робинсон»? Магда это делает, и ее слушают. Но ведь на этом можно заработать. Данкер, я повышу тебе зарплату на десять долларов в тот момент, когда ты научишься полностью окупать нынешнюю. А когда ты сможешь окупать все предприятие в целом — я повышу ее еще раз, и уже всерьез.
— Но закон… — почти прошептал он.
— Что — закон?
— В Англии этого нельзя делать. Там вообще нельзя давать коммерческую рекламу в эфире, потому что Британская вещательная корпорация… она взяла это все на себя… Можно только в газетах, журналах, на улице.
— Но у штата Селангор свой законодательный совет! И если бы в Англии были те же законы, что у нас… Представь себе, чтобы в Англии прошел закон о том, что при наказании палкой нельзя поднимать ее выше плеч. А?
Тут я поняла, что говорю не то. Это не дело Данкера — разбираться с законами, это…
Как ни странно, мое дело. И мне, кажется, предстоит им вскоре заняться.
— Данкер, — сказала я, — ты знаешь, что беспроводной аппарат сейчас можно установить в авто?
— Я сам могу это сделать, — мгновенно отозвался он и сверкнул отличными белыми зубами.
Я наклонила голову, вспоминая, откуда мне пришла вся идея про это предприятие.
Из «Малай моторист». Два авто, которые там были весьма подробно описаны. Первый — это огромный «паккард», мечта звезд Голливуда. Хром и бежевая кожа, восемь цилиндров и восемь фар впереди, и еще одна — как прожектор. Десять пассажиров, хотя формально там полагалось рассаживать семерых. Сзади — диван, впереди него — два складных дивана, и еще бар. Бутылки, шейкер, четыре бокала, салфетки из бумаги, термос для льда. Сигарная гильотина на батарейках, она же зажигалка, и табачный ящик. Пепельницы из хрома. Багажник — все пассажиры могли в нем спрятаться. Отделка панелей — ореховое дерево, шины от «Гудйир». Брезентовый верх сползает назад не вручную, а повинуясь нажатию кнопки, с сытым урчанием. Он мог бы стать конкурентом моей красавицы, но — неожиданно — с ним начали происходить неприятности.