Амалия и генералиссимус
Шрифт:
— Бог ты мой, ну что же еще спросить? А он католик?
— Я дал бы приют и язычнику. Но он по крайней мере христианин, это было видно. Молился здесь много раз.
И это — все.
Я провела мотоцикл мимо ряда пальм, стесняясь звука его тихо урчащего мотора. Оглянулась на импозантную башню с часами среди деревьев и двинулась вниз, к черепице кварталов, видневшихся отсюда, с холма.
В притихшем «Колизеуме» я поняла, что на меня странно оглядываются. А в комнате на втором этаже увидела сидевшую с прямой спиной Магду. Которая просто смотрела перед собой.
Полиция пришла и забрала Тони.
Его положили на носилки и, в присутствии бесстрастного доктора, отвезли в тюрьму в Пуду.
Все было очень просто. Секретного господина Таунсенда убили, как было установлено, именно из маузера. Никого, кроме Тони и самого Таунсенда, в этот час наверху не было — все спустились на коктейльные танцы, послушать Магду. Маузер потом, как известно, пропал. Но он нашелся сегодня, и там до полного магазина нехватало трех патронов. С галереи Тони стрелял дважды. Ну, и сам тот факт, что он притворялся инвалидом — и отказался отвечать, зачем это делал, тоже сыграл свою роль.
— Кто в эти дни мог видеть, что у Тони именно маузер? — спросила я вполголоса.
— Да кто угодно, — пожала плечами Магда. — Он висел там, в гардеробе, в этакой портупее. Иногда оставался в комнате. Не ездить же ему было с маузером вниз, на ужин и за газетами.
Стало тихо.
— Ты знаешь, я тут подумала, — прервала, наконец, тяжелую паузу Магда. — Я подумала, что Тони мне вообще-то нужен. От него большая польза. Он разминает и чешет мне на ночь пальцы ног, и подушечки, вот здесь. Может быть, все-таки не надо ему сидеть в тюрьме?
И она посмотрела на меня с ожиданием.
Я начала рыться в сумочке. Его зовут Оливер, он сейчас находится или у себя в клубе, или где-то в самом сердце административных зданий Сингапура, или на боксерском матче. И телефон мне этот давали для того, чтобы решались любые проблемы. Кто он — личный секретарь, или носит высокое звание колониального секретаря? Мне все равно, но лучше ему найтись как можно быстрее.
Потом я представила себе, как веду беседу с этим Оливером, а ко мне прислушивается весь бар, включая боев из-за стойки. Значит, надо ехать как можно быстрее домой.
БЕШЕНЫЕ СОБАКИ И АНГЛИЧАНЕ
Кто-нибудь когда-нибудь все равно засадил бы меня в конце концов в тюрьму, — удовлетворенно говорил освобожденный Тони, пока Магда укладывала его на кровать. — Тюрьма — то самое, чего мне не хватало для духовного совершенства. А вот почему они просто не пристрелили меня, как бешеного пса? Какое упущение. А мне надо было орать и сучить ногами всю дорогу в узилище, тогда бы и пристрелили, но проклятая рана склоняет к экономности движений. Ничего, зато теперь у них в городе живым укором — жертва полицейских репрессий. Я киплю справедливым гневом. Товарищ Магда, она же — девица Ван Хален, она же — милый мой бурундучок, попроси, пожалуйста, портье записать меня поутру в местную ячейку Коминтерна. А до того — не знаешь ли ты какой-нибудь хорошей революционной песни?
— Непременно, товарищ Тони, он же советник Хэ. А вот это… м-м-м… а вот есть такая песня… Значит так, ты играешь на губах британский полковой марш, а я…
И эта пара, после некоторой подготовки, со вкусом, с притоптыванием ногами, покачиванием плечами и пристукиванием по краю стола, начала исполнять нечто поистине безобразное, с припевом на каком-то дикарском языке.
«Какой позор, что англичане цивилизовали мир — зато мир теперь хорошо веселится», — сдавленным шепотом пела Магда, азартно прищелкивая пальцами. Потом она, не переставая петь и щелкать, принесла Тони его обтянутый парусиной пробковый шлем, он надел его, как положено, с ремешком под нижней губой и делал вид, что марширует с задранной бородкой (оставаясь, конечно же, в кровати). А когда строчки «только бешеные собаки и англичане выходят на полуденное солнце» прозвучали три раза подряд, я поняла, что сейчас кое-кого вышвырнут из гостиницы. Отели «только для белых» в городе есть, а существуют ли «только для красных»? Но остановить революционную оргию я не могла.
— Отличная песня, — вынесла, наконец, приговор Магда.
— Кто автор, дорогой мой певчий зяблик? Какой-нибудь Эллингтон, он же товарищ Дюк?
— Да нет же, это Кауард. Ноэль Кауард. Ему мало того, что он пишет пьесы, он еще и сочиняет к ним иногда песенки. Весь Лондон поет этот его шедевр, без сомнения.
— Боже мой, эти угнетатели монополизировали все, даже издевательство над самими собой. Надежды нет. Как мы живем, боже мой, как мы живем… Зато, мадам де Соза — зато видели бы вы лицо освобождавшего меня засекреченного сингапурца, когда он с гнусной антиамериканской ухмылкой сообщал мне, кто я такой.
— Что-что? — немедленно заинтересовалась я.
— Дословно следующее. Мы чуть не упали со стульев, когда нам прочитали ваше, господин Херберт, пенангское досье. Это же досье отброса общества — опиум, провальные деловые предприятия… И кто бы мог подумать, что за этой отталкивающей маской так долго скрывался наш заморский коллега? Теперь, господин Херберт, мы будем лучше думать об американской резидентуре — оказывается, ваши соотечественники умеют больше, чем ввергать мир в глупейшие кризисы. Конец цитаты… Тут я сказал ему все, что думаю о своих соотечественниках с их кризисом и особенно сухим законом, и он на прощание налил мне стаканчик не худшего виски, мы теперь друзья… Дорогой мой кенгуренок, как ты могла общаться с отбросом общества, которым я без сомнения длительное время был? Что у тебя со вкусом? Я должен серьезно задуматься над необходимостью его воспитания.
Дальше Тони потребовал показать ему коляску, «которую он успел полюбить» — на месте ли она, не погнулось ли что-нибудь, и начал выпрашивать у меня разрешение кататься в ней в течение ближайших нескольких дней, пока не заживет рана.
— Ну, в конце концов, сказано же, что если в первом действии в углу стоит инвалидное кресло, то в третьем действии герой обязательно должен получить пулю в задницу, — пожала костлявыми плечами Магда.
— И кем сказано? — поинтересовалась я.
— Ну, этим классиком театра… каким-то русским — Станиславским, наверное.
— А твой Станиславский ничего не сказал насчет того, что я получил пулю вовсе не в задницу, как ты опрометчиво выражаешься, а в мягкие ткани бедра? — деликатно заметил Тони.
— Ну, это у меня такое широкое толкование задницы, — ответила Магда после некоторого размышления.
Тони укоризненно покачал головой и погрузился в молчание.
— Дайте же мне мои газеты, — воззвал он, наконец. — Поскольку, как сказал товарищ Карл Маркс, труд делает из обезьяны человека. Я много думал там, в узилище. Потому что зверски кусались комары и не давали спать. Я думал, и многое понял.