Амалия и генералиссимус
Шрифт:
Почтамт — ах, да, почтамт. Это ведь сюда приносят вынутые из некоего никому не известного почтового ящика города очередные письма поэта Дай Фэя. Полдня — и они уже в Сингапуре, на страницах — вот наконец я запомнила — этой «Синчжоу жибао». Просто.
Полиция на почтамте, между прочим, вообще не была. Потому что единственное, чего не знает полиция, но что знаю я — это про стихи. Они не знают, что ищут поэта, и здесь — мой шанс. Скорее бы Тони… тем более что он не может танцевать.
Я постучала по двери авто ритм:
Ах, Тони, Тони, Как жалко, Тони, Вы не придете тан — це — вать…Машина, мягко покачиваясь, огибала очередной зеленый холм.
В «Колизеуме» я получила от инспектора Робинса, кроме откровенно восхищенного взгляда, инструкцию: сидеть тихо, если появится Вонг, потому что его будут брать — и желательно не попасться под драку, если таковая вдруг возникнет.
Один констебль стоял на тротуаре (малаец), другие помещались внутри, но старались быть не заметными — жались в более темное место, ближе к бару, под нависающей над баром галереей и идущей наверх лестницей. Там же за столиком мелькнул Джереми, как-то отдельно от него перемещалась по бару Дебби.
Робинс оправдал ожидания, заранее пригласив меня на фокстрот, а пока развлекал рассказами о знаменитых куала-лумпурских китайских бунтах 1912 года, то есть о том самом, к чему в колониях готовятся все и всегда — когда вдруг, без всякого смысла и внятной причины, тихая жизнь превращается в ужас.
Кто первым начал, разобраться тогда не успели. То был год, когда серия военных мятежей в Китае вдруг сразу опрокинула империю, ненавистная маньчжурская династия прекратила существование, мальчик-император отрекся от трона.
И когда началась китайская революция, когда здесь, в этом городе, то ли на Петалин-стрит, то ли на Кросс-стрит, на лунный Новый год, веселая толпа насильно затащила пару пуллеров в местную парикмахерскую, стричь косичку, то началась драка. Потому что тащившие были кантонцами, а те, кого хотели оставить без косичек — хоккьенцами. И когда драка разгорелась всерьез, про империю и прически все быстро забыли.
К обеду толпа на Хай-стрит уже штурмовала штаб-квартиру полиции, И шла война всех китайских кланов со всеми.
Тут забытых было полицейских снова заметили, и толпа начала таскать керосин в консервных жестянках, чтобы поджечь их штаб-квартиру. Осажденные еле отбили первый штурм, три китайца были убиты, но погиб также бенгальский констебль.
Осталось последнее средство — под ружье были призваны европейские волонтеры, в основном жители бунгало на холмах Дамансара, всю ночь они патрулировали город по эту сторону реки, под слухи, что триста китайцев подходят к мостам через реку со стороны Пуду.
А наутро из Тайпина пришли вовсе не китайцы, а войска. И все изменилось. Река перестала быть баррикадой между двумя воюющими сторонами, патрули пошли через Хай-стрит в самый центр бунта — на Петалин-стрит. Ближе к ночи осмелевшая полиция издала приказ, чтобы в темное время никто не ходил без лампы — так можно было рассмотреть, что в руках или за поясом у прохожего.
И китайские улицы, медленно отходившие от ужаса, превратились в реки из десятков дрожащих огоньков.
…На эстраде уже играли, у «Колизеума» было нечто, весьма слабо напоминавшее о настоящем джазе — контрабас, украшенный лентами, барабан и тарелки, скрипка и кларнет, музыкантами были в основном индийцы из соседних кварталов. Но все каким-то образом знали, что настоящие танцы начнутся только когда…
Вот сейчас.
Магда появилась наверху, за деревянной балюстрадой, бросила взгляд на собравшихся, нахмурилась, потом исчезла на пару минут — и появилась снова.
И в этот раз начала шествовать вниз по лестнице с двумя футлярами в руках, в белой блузке с кружевами, в широких брюках с блестками — без этого сияния она на эстраду не выходила. Карминные губы делали ее рот большим, возраст стал окончательно несуществующим, а на золотых волосах сбоку почти вертикально сидела крошечная кремовая шляпка с белой вуалькой.
Половина публики (мужского пола) в обеих залах выстроилась вдоль ее царственного пути на эстраду, а два плантатора не то что вели под руки — они буквально несли ее. Это было медленно, потому что каждому справа или слева этого живого коридора надо было что-то сказать звезде эфира.
Вентиляторы под потолком, кажется, закрутились быстрее, но ароматы духов все равно стали резче.
Индиец со скрипкой закинул голову к потолку, и смычок его полетел по струнам в новом, более резком ритме. Медные тарелки сказали свое «ах» три раза подряд. Магда воссияла над столиками и толпой, раструб ее саксофона блеснул золотом, в нем замелькало отражение лопастей вентилятора над головой. Весь бэнд незаметно перешел на новую мелодию.
Это был большой саксофон, с басовитым голосом, который неуловимо напоминал голос самой Магды. И, как всегда, она начала с того, чтобы вписаться в ритм бэнда, так, что ее инструмент было почти не слышно — но все же музыка неуловимо изменилась.
— Кто там входит, Когда я выхожу, Кто говорит тебе: здра-а-вствуй, бэби?— жалобным тенором запел кларнетист, держа на отлете инструмент.
И, дрожа от возбуждения, пары потянулись на площадку между столиками.
Магда не обманула их ожиданий.
Чуть смолк тенор, как она мгновенно ворвалась в мир со своим саксофоном, сразу и без вступлений задав его воркующим басом непрерывный раскачивающийся ритм — такой, что не нужно было даже барабана. Она двигала плечами, она приседала и шевелила бедрами, то была музыка блистательной и непобедимой пантеры, неторопливо шествующей через джунгли. И все на площадке тоже стали пантерами, двигая плечами и качая головой с чуть прижмуренными глазами.
— Сейчас или никогда! — сказал Робинс, и походкой — нет, не пантеры, а тяжеловесного тифа повел меня ближе к эстраде.
Толстый человек, оказывается, умеет двигаться с особой грациозностью, подумала я — впрочем, слово «думала» здесь было явно неуместно. Я шла с ним по джунглям, и нам не было преград.
Кажется, вся Бату-стрит поняла, что этим вечером здесь происходит нечто замечательное. Там, за полуотодвинутыми золотыми занавесками и стеклом, только что мгновенно упала ночь, но люстры «Колизеума» бросали розовато-желтый свет на полукольцо людей снаружи, все ближе придвигавшееся к нашим окнам: белые панамы, спицы велосипедов, белые пятна мороженого, мелькание мошек, лица разного цвета, полуоткрытые рты.