Амалия под ударом
Шрифт:
– Мне очень жаль, – бормотал художник, – что так получилось, но я не виноват…
– Конечно, не виноваты, – горячо поддержал его Алеша, блестя стеклами очков.
Митрофанов отвернулся. В дверях показался Архип, дворецкий. Он мгновение поколебался, а потом подошел к Зимородкову. До Амалии долетел конфузливый шепот:
– Прошу прощения, ваша милость, но… там пришла дама. По-моему, она хочет видеть вас.
– Что за дама? – спросил Зимородков настороженно.
– Француженка, которая у Алексея Гаврилыча гостит. Все повторяет: «Месье Александр
– Хорошо, – оборвал его Зимородков, кладя салфетку на стол, – я поговорю с ней. – Он поднялся и вышел.
«Странно, – подумала Амалия, провожая его взглядом. – Зачем Дельфине Ренар вдруг понадобилось видеть Сашу?»
Зимородков все не возвращался. Слуги внесли лимонад и прохладительные напитки. Муся, напрочь забыв про крокет с крикетом, требовала, чтобы друзья поставили какую-нибудь пьесу. Митрофанов хмурился и не участвовал в общем разговоре. Отказ Муси неприятно задел его.
– Можно поставить, знаете, – с горящими глазами увлеченно говорила Муся, – какую-нибудь легкую пьесу…
– Все легкие пьесы безнравственны, – фыркнул Евгений.
– Хорошо, – тотчас же согласилась Муся, – тогда Шекспира!
– Шекспир еще хуже, – надменно процедил Орест, подражая голосу Полонского. Все покатились со смеху.
– О! – обиделась Муся. – Вам ничего не нравится! Злюки вы, вот кто!
– Ну что вы, Мари! Мы все вас обожаем!
– Не верю, не верю, не верю!
– Да, – звонко сказал Алеша, – мы вас обожаем, потому что вы лучше всех!
Он поднес к губам бокал с лимонадом и сделал глоток.
– Наконец-то хоть кто-то… – начала Муся. Но закончить фразу она не успела, потому что Алеша внезапно покачнулся и выронил бокал. Тот выпал из его руки и, скользнув на пол, разбился на множество кусков.
Алеша Ромашкин поднял глаза, и на долю мгновения его взгляд скрестился со взглядом Амалии. В его взоре застыло детское недоумение, какое-то трогательное удивление, какого даже нельзя описать словами, и еще долго потом, когда Амалия вспоминала этот полный муки и недоумения взгляд, у нее к горлу подкатывал ком.
Муся пронзительно завизжала. Орест, белый как мел, вскочил с места, но было уже слишком поздно. Алеша Ромашкин осел на пол. Его очки соскользнули с лица и упали рядом с его головой, и только теперь Амалия увидела, какие у него голубые глаза – они оставались открытыми.
* * *
Захлопали двери, загрохотали чужие шаги, кто-то кричал, кто-то плакал.
– Воды!
– Воды сюда! Может быть, это обморок!
Но Зимородков, который первым ринулся в комнату, лишь только услышал пронзительный вопль Муси, медленно поднялся с колен и покачал головой.
– Оставьте, господа… Все бесполезно. Он мертв…
Муся рыдала, уткнувшись в плечо Ореста. Амалия, не отрываясь, смотрела на Сашу.
– Мертв? – переспросил фон Борн. – Отчего?
– Он
Зимородков оглянулся, увидел лимонадную лужицу на полу, и лицо его приобрело суровое, сосредоточенное выражение.
– Так… Федор Иванович, доктора сюда, да поскорее! Я пока останусь здесь.
Фон Борн кивнул и поспешил к дверям.
– Господа… – бормотал потрясенный Митрофанов. – Господа…
Евгений поглядел на осколки бокала на полу и мрачно дернул щекой.
– Вы полагаете, его отравили? – спросил он у Зимородкова.
Следователь метнул на него быстрый взгляд.
– Я не исключаю такой возможности, – безнадежно отозвался он. – Что тут случилось? Я разговаривал с мадам Ренар…
А мадам Ренар уже стояла у дверей, держа возле глаз красный платок. Рыжие волосы под фантастической шляпкой подрагивали в такт рыданиям хозяйки.
– Ah, mon Dieu, mon Dieu! Quelle horrible mort![55]
– Он отпил глоток лимонада, – мрачно ответил Рокотов на вопрос следователя. – Потом упал. Вот и все…
Вот и все. Один глоток, и это безобидное, беззащитное существо было вычеркнуто из жизни… Амалия отвернулась. Бедный Алеша… Он не умел шутить, но всегда смеялся чужим шуткам. Он никогда не злился, даже не обижался, хотя обижали его – как она понимала теперь – довольно часто. Он был добрый, он был славный, он был такой человечный… Он был… И отныне она всегда будет говорить о нем в прошедшем времени… За что? За что ему досталась такая неожиданная, такая нелепая смерть? Всхлипнув, она опустилась возле тела Алеши на колени и сама, своей рукой закрыла ему глаза. Муся, увидев это, заплакала еще сильнее.
– Значит, он выпил лимонад… – бормотал Зимородков. – Вот как… Где он сидел?
Митрофанов молча показал ему на пустое место справа от себя.
– Та-ак… Значит, вот его тарелка… – И тут следователь нахмурился, увидев возле тарелки Ромашкина почти полный бокал лимонада. – А это еще что?
Художник несколько раз лихорадочно кивнул головой.
– Вот это я и пытался вам сказать… Он случайно взял мой бокал.
* * *
Евгений Полонский замер на месте. Даже Муся, услышав слова Митрофанова, умолкла и с ужасом уставилась на него.
– Вы хотите сказать, – с расстановкой проговорил Зимородков, – что покой… что Алексей Ромашкин случайно выпил лимонад из вашего бокала?
– Да-да-да! – простонал Митрофанов. – Но, господи, что же это такое? Я не понимаю!
Зимородков и Амалия обменялись быстрыми взглядами. Дело начало приобретать совершенно другой оборот. Если Алеша был отравлен – а в том, что это именно так, ни Амалия, ни ее друг больше не сомневались, – то получалось, что он погиб по ошибке. А настоящей жертвой должен был стать не кто иной, как Павел Семенович Митрофанов. Тот самый Митрофанов, чьи картины до того уничтожил неизвестный одержимый.