Амазонка. Танцы с волками. Женский архетип в преданиях и мифах
Шрифт:
Сюжетная линия сказки «Чудесные дети» встречается и у античных авторов. В частности, Аполлодор сообщает: «Кикн (лебедь) – сын Посейдона и Калики, отец Тенеса и Гемитеи. После смерти первой жены вступил в брак с Филомоной, которая пыталась соблазнить пасынка Тенеса. Отвергнутая им мачеха оклеветала обоих детей. Кикн приказал Тенеса и его сестру поместить в ящик и сбросить в море. Ящик прибило к острову; Тенес стал царем этого острова и дал ему свое имя (Тенедос)».
Аристотель («Риторика») сообщает о том, что после того, как был раскрыт обман, Кикн приказал закопать Филомону живой в землю. Отправившись на розыски сына, Кикн нашел его на острове. Кикн и Тенес приняли участие в Троянской войне на стороне троянцев и погибли от рук Ахилла. Овидий («Метаморфозы») сообщает, что Тенес погиб при защите своего острова, а Кикн был превращен Аполлоном в лебедя. Антонин Либерал («Превращения») сообщает, что Кикн, сын Аполлона и Фирии, – красавец охотник, живший в окрестностях Калидона. Многие хотели дружить с Кикном, но он отталкивал всех своей надменностью и дурным нравом. Когда от Кикна отказались все, он вместе с матерью бросился в Канопское озеро; Аполлон превратил обоих в лебедей.
Широко распространенный у восточных
В «Салтане» Пушкин опускает типичную для сказки начальную экспозицию – «в некотором царстве», «давным-давно», «в тридевятом царстве», «как-то раз» и т. д., указывающую на вневременной и внепространственный характер коллективного бессознательного. С самого начала сказки мы попадаем в реальный мир, где действие разворачивается с молниеносной быстротой. В самих событиях вроде бы нет ничего чудесного. Царь с самого начала попадает в нужное время и в нужное место. В реальной жизни совпадения случаются не так уж и редко. Судя по тому, с какой быстротой разворачиваются события в сказке, складывается впечатление, что царь принимает решение жениться спонтанно, как бы боясь критически осмыслить ситуацию. Такое спонтанное поведение характерно для мужчин, испытывающих страх перед любыми значительными изменениями, происходящими с ними в жизни и требующими от них продуманного и ответственного решения. Их сознательная установка становится настолько консервативной в своей инфантильной привязанности к матери, что противится любым инстинктивным провокациям со стороны бессознательного, которое желает только одного – изменить одностороннюю установку сознания. В случаях, когда реальность, что называется, «прижмет к стенке», с мужчиной происходят события, которые можно интерпретировать как «чудесные». Как правило, у таких мужчин в процессе психоанализа (если, конечно, они решаются на него) обнаруживаются страх и зависи мость от реальной матери. В случае если произошло «географическое» отделение от матери, то страх и зависимость приобретают бессознательную форму материнского комплекса. Все, что связано с переживаниями этого комплекса мужчиной, проецируется на реальную мать, а в отсутствие таковой на других женщин или на материю вообще. Мужчина, «парализованный» материнским комплексом, находится в состоянии бессознательной идентичности с матерью, а значит, и со всем тем, что связано с материальным миром и его коллективными ценностями.
В сказке царь представляет, с одной стороны, консервативную установку сознания с ее устаревшими коллективными ценностями, с другой – антиципацию (предвосхищение) обновления сознания, ориентированного на индивидуацию и индивидуальные ценности. Быть царем eo ipso (в силу самого факта) рождения – не значит таковым являться на самом деле, т. е. править во внутреннем, психическом «царстве». В этом смысле Салтан в начале сказки психологически еще не царь, не муж, не отец, а еще ребенок. И хотя он обладает высшей властью в материальном мире, он несвободен в личном, духовном, психическом мире, psychee, как таковой. В его душе правит Великая Мать, персонификацией которой в сказке является утроенный женский архетип – Бабариха, Ткачиха и Повариха (аллюзия на трехглавую богиню Гекату или шестирукую богиню Кали). Следовало ожидать, что под влиянием комплекса Великой Матери (Бабарихи) выбор Салтана остановится на объекте, персонифицирующем материальный, прагматический, известный ему мир (Ткачиха, Повариха). Но инстинкт индивидуации принуждает его остановиться на совершенно незнакомом и, надо полагать, пугающем его переживании – архетипе отца и мужа, что и должно происходить с мужчиной после вступления в брак. Его поведение в этом эпизоде напоминает поведение самоуверенного юнца. Создается впечатление, что ему каким-то образом подвластен процесс таинства зачатия и рождения. Салтан не подвергает критике мечту младшей сестры родить богатыря и не сомневается в том, что это обязательно случится. Желания Салтана принимают форму юношеского максимализма, который проявляется во фразе, высказанной им в форме утверждения: «И роди богатыря мне к исходу сентября». И хотя Салтан по сценарию сказочный царь, выбор невесты происходит в реальном мире – царстве Салтана, где, судя по описанию автора, нет места чудесным событиям. Конечно, редкая женщина не мечтает родить здорового, гениального ребенка, «Спасителя человечества», но нельзя же воспринимать ее мечты буквально! И хотя в этой сказке заканчивается все хорошо и все мечты сбываются, в реальности дела обстоят далеко не так. Женщина, которой овладела архетипическая фантазия о рождении «божественного ребенка», способна «заразить» своей фантазией супруга, но так как природа скупа на подарки и рождение гениев – довольно редкое событие, то при рождении необремененного гениальностью ребенка женщина часто уходит, что называется, в невротические фантазии. Проецируя на чадо свои бессознательные амбиции, она формирует в его психике стойкую установку к превосходству с сопутствующей ей в бессознательной психике ребенка компенсаторной неполноценностью. По сути дела желание женщины родить «божественного ребенка» означает с точки зрения ее бессознательной психики желание реализовать свои скрытые личностные потенции, но так как этот символизм не осознается в полной мере, то желание проецируется (как и все бессознательные содержания) на реальный объект, т. е. на конкретного ребенка или на мужа.
С точки зрения «здравого смысла» выбор Салтана можно считать необдуманным, опрометчивым (нельзя же сразу верить обещаниям совершенно незнакомой девушки!), но с точки зрения инстинктивной архетипической природы его выбор безупречен. Шопенгауэр называет такое явление «метафизикой любви», когда природа, руководствуясь инстинктами и стремлением к совершенству, сама выбирает безупречных с ее точки
О том, что в мотиве сказки о Салтане присутствуют субъективные проекции Пушкина, свидетельствует тот факт, что Салтан выбирает жену из трех сестер и затем некоторое время «проживает в семье», состоящей из трех сестер и бабушки. В реальности Пушкин вошел в семью, состоящую из четырех женщин: тещи Н. И. Гончаровой и ее трех дочерей, младшая из которых стала женой поэта. Н. И. Гончарова, по описанию, была женщиной сурово-религиозной, деспотически властной, отличалась претензиями на аристократизм, но в то же время была мелочно строга по отношению к детям и прислуге. Ведя весь дом и хозяйство, она же руководила всецело воспитанием трех дочерей (ну чем не Бабариха!). Вряд ли три сказочные сестры и три реальные сестры Гончаровы – простое совпадение, но возможно предположить и то, что личностное переживание Пушкина, связанное с проблемой выбора невесты и женитьбы, было спроецировано на персонажи произведения. С точки зрения субъективного переживания такое предположение вполне правдоподобно, но нельзя не учитывать и того, что мотив трех сестер является архетипическим мотивом, а это значит, что он может возникнуть совершенно независимо от сознательного авторского построения сюжета литературного произведения.
Три сестры – часто встречающаяся сказочно-мифологическая триада. Утроенный элемент символизирует динамическую стабильность материального мира, его временные, пространственные и социальные константы. Еще в античные времена троичный элемент связывали с категориями прошедшего, настоящего и будущего, персонификацией которого являлись три сестры – богини мойры. Мойра в буквальном смысле означает «часть», «доля», отсюда «участь», которую получает каждый при рождении. В архаическом представлении мойра-судьба поначалу носила индивидуальный характер и объективировалась через различные фетиши. Архаизм фетиша оказался настолько живуч, что дошел до нашего времени в почти неизмененном виде.
Его проявления можно встретить на «сеансах» современных целителей, в создании различных амулетов, заклинании фотографического изображения, манипуляциях с частями тела (ногти, волосы), одеждой и т. д. Такое «целительство» основано на том архаическом представлении, что мойра-судьба человека находится в некоем объекте, соотносящемся с его владельцем как часть, олицетворяющая целое. На основании этого сопричастия, манипулируя частью как целым, можно добиться магического изменения в жизни человека. Более изощренную форму этот архаизм принимает, когда преподносится в виде медицинского средства, способного обеспечить счастливое будущее человека, кардинально изменить его жизнь, и, конечно же, в лучшую сторону!
Впоследствии, когда возобладали анимистические пред ставления, магическая сила, заключенная в фетише, приобрела вид самостоятельного божества. Мойра в архаическом представлении персонифицирует волю богов, изначально определяющих судьбу человека. Так как воля богов в отношении своей участи недоступна для понимания человека, мойра, как персонификация божественной воли, отождествляется с темной, пугающей своей неизвестностью силой. В античном искусстве она не имеет отчетливого антропоморфного облика. Развитие мифологического сознания приводит к разделению монотеического представления на три составляющие (мотив трех сестер, трех братьев). Каждая составляющая несет функциональную нагрузку: Клото (прядущая нить судьбы), Лахесис (протягивающая ее через все жизненные превратности), Атропос (перерезающая нить судьбы, обрывая жизнь). Все три образа являются попытками архаического сознания осмыслить такие сложные психологические категории, как пространственно-временное существование человеческого бытия в мире в его трех измерениях (прошлом, настоящем и будущем) одновременно.
Типологически и функционально к мойрам близки римские богини судьбы парки: Нона, Децима (покровительствующие рождению ребенка на девятом, десятом месяце) и Морта (от mors, смерть). Близка к мойрам славянская богиня Мокошь, германские норны, прядущие нить судьбы, хеттские богини подземного мира – пряхи и т. д. Мотив прядения распространен повсеместно. Его можно найти в мифах, сказках, преданиях у всех народов, и это дает право рассматривать его как проявление архетипа. Продуктом прядения является нить, которая символизирует синтез, соединение, преемственность, связь таких категорий, как время, пространство, причина, следствие, социальная связь и т. д.