Амазонки и странники
Шрифт:
Я слушал Сашкину трепотню и с удовольствием ощущал, как мое онемевшее тело начинает потихоньку отходить. Почему так получается, что даже если всю дорогу сидишь, то все равно ужасно устаешь?… Татьяна выдала нам четыре раскладушки – три из них были имуществом школы, а четвертая – имуществом самой Татьяны. Мы поставили две раскладушки по одну сторону стола, две по другую. Лена тут же легла и отвернулась к стене. Марина сняла с нее ботинки.
– Отдыхайте, – сказала Татьяна. – Вон там, в шкафу есть чайник, можете пользоваться. Еда у вас есть? Магазин тут рядом, могу показать.
– Спасибо вам огромное! – за всех ответила Маринка.
– Ну, я пошла тогда, – Татьяна устало качнулась, – мне еще надо тетради проверять. Я живу недалеко: Речная 6. Если что понадобится – приходите, не стесняйтесь.
Татьяна вышла, тихо прикрыв за собой дверь. Сашка подошел к Лениной раскладушке и тихо позвал:
– Лен! Лена, ты как?
Она не ответила.
– Пусть отдохнет, – шепотом сказала Марина. – Не приставай.
Сашка пожал плечами и отошел. Я выдвинул из-под стола другой стул и положил на него ноги.
– Я бы сейчас тоже: упал бы и лежал, – сказал я.
– А я бы что-нибудь поела, – откликнулась Марина. – Может, вы сходите за какой-нибудь едой, а я пока тут чайник вскипячу и вообще?..
Под «и вообще», как потом выяснилось, подразумевалось: вытащить из всех рюкзаков остатки сухой провизии – печенье, карамельки, сухари – и разложить их на бумажных тарелочках на столе. Пока мы с Сашкой отсутствовали, она также вскипятила воду и заварила чай в термосе. Вообще, мы неплохо поужинали: хлеб, польская колбаса, огурцы, пряники… Сашка приволок из магазина яйца и умудрился сварить их в чайнике. Маринка спрашивала, а что будет, если они там лопнут и вытекут, но Сашка сказал: «Не лопнут!» – и они, действительно, не лопнули. Так что, у нас было даже одно горячее блюдо. Маринка пыталась осторожно растолкать Лену и пригласить ее к столу, но та так и не откликнулась.
– Ей что, совсем плохо? – шепотом спросил я Маринку, когда та вернулась за стол.
– Она очень гордая, – так же шепотом ответила мне она. – Поэтому ей труднее все это перенести.
При этом она глядела на меня так, как будто говорила «Ну ты понимаешь». Честно говоря, я ничего не понимал. Но, конечно, сочувственно кивал головой. Черная коса Лены свешивалась с подушки до полу, и была она какая-то свалявшаяся и словно неживая. Сама фигура девушки, скорчившейся на раскладушке, вызывала у меня уже не прежнее восхищение и удовольствие от созерцания, а тревогу и смутное раздражение.
– Ладно, ладно, не раскисать, – вполголоса сказал Сашка, стуча яйцом о край стола и аккуратно обирая скорлупу. – Надеюсь, вы поняли теперь, что я имел в виду, когда говорил, что будет трудно. Мы добрались, и это главное. Судя по тому, что в селе тишина, еланские бабы еще не появлялись, но они должны явится со дня на день. И пока их нет, нам нужно опросить население. На сегодня, так и быть, объявляю отдых. А завтра вы, – он кивнул Марине, – пойдете к местному начальнику, возьмете интервью. А мы навестим моих старых знакомых, зафиксируем их рассказы официально. Диктофоны целы?
Я заверил его, что диктофоны целы. Мы закончили ужин и разбрелись по своим раскладушкам. Я еще долго не спал, почитывая при свете, падавшем из коридора, книжки, которые нашел в том же шкафу, где хранился чайник: «Про щенка», «Серебряное копытце», «Мы растем: стихи», «Изобретатель Веточкин». Мои товарищи уснули раньше – разговаривать в присутствии спящей или просто лежащей молчком Лены как-то не хотелось. А назавтра, когда стало ясно, что Лена не встанет, мы разошлись: Марина и я отправились в Правление, а Сашка, бормоча себе под нос, что женщины – это сплошная обуза, подался куда-то на пилораму.
Ближе к полудню мы сошлись в пионерской комнате на стратегическое совещание и обед. Дожевав свой бутерброд с польской колбасой и выслушав доклад о нашем неудачном интервью с председателем, Сашка самодовольно хмыкнул, достал свой диктофон и запустил пленку.
Интервью с жителем села Тургаево Соцким Максимом Савельевичем
Интервьюер: – Савельич, рад снова тебя видеть. Как жизнь?
Соцкий М. С. – Жизня-та? Ничо жизня, ничо… А ты чо, снова к нам? Ха-ха!
– Чему смеешься, дед?
– Ну, ты аккурат прям как в прошлом году. Прям перед тем, как еланские придут, а? Почему так? Ха?
– Это ты правильно заметил, Савельич. От тебя ничего не скроется. Тебе сколько лет-то?
– Мне-та? Мне девяносто тры, однако. Ну, я не слепой. Я ишо ничо, крепкый такой.
– Ты нас всех еще за пояс заткнешь. Слушай, Савельич, я ведь по делу, а не просто так, из любопытства, приехал. Мы научную работу ведем, понимаешь?
– А чо не понимат. Чо я, дурной?
– Да что ты, Савельич, ты нас всех умнее. Тебе бы нашим институтом командовать.
– Ха-ха… А вышло б?
– Вышло бы. Лучше, чем у нашего теперешнего директора вышло бы, точно говорю. Ну вот, нам надо все-все-все разузнать про Гнилую Елань и про этих самых баб.
– Для науки, чоль?
– Да, для науки. Поэтому я и мои товарищи мы будем ходить и всех тут расспрашивать. Вот я решил с тебя начать, потому что ты дольше всех здесь живешь и, наверное, больше всех знаешь.
– Ну давай, спрашивай. Давай, ага…
– Савельич, вспомни, когда еланские сюда в первый раз пришли?
– Эт не знаю. Вседа ходили.
– Сколько себя помнишь, всегда приходили из Гнилой Елани? Все это время?
– Ага.
– И что, всегда ходили одни бабы?
– Ага, вседа. Но знаш, после войны мы поначалу не удивлялися. Тут тада тоже мужиков мало было. После Отечественной-та.
– А до войны?
– А до войны не знаю, до войны я тут не жил.
– …!
– Ась?
– Ничего, дед. Я думал, ты и до войны здесь жил. А где ж ты раньше был?