Амазонки и странники
Шрифт:
– Ну куда ж ты залезла? Конечно, теперь крылья слиплись. Давай, иди отсюда…
Я повернулся. Марина низко наклонилась над своим мороженым и, по всей видимости, к нему и обращалась.
– С кем это она? – обеспокоено спросил я Сашку.
– По-моему, с дрозофилой… Плюнь, Марина, дрозофилы всего сутки живут, все равно она сдохнет.
– Ну да, а если она полезла есть из моего стаканчика, значит, у нее были планы на вечер! – сварливо возразила Маринка. Я невольно фыркнул. – Воды дайте, что ли!
– Ты что, ее мыть будешь? – не поверил я.
– А что, по твоему, она сама за водой сбегает и помоется? Ну-ка, давай лапу! О, господи, какое глупое животное, я ж тебе помочь пытаюсь, а ты брыкаешься… Залазь на палец! Вот так, теперь пошли сохнуть…
Саша посмотрел на нас с Леной и сделал несколько выразительных пируэтов пальцем вокруг лба. Да, это сокровище явно в Европе учиться не собирается…
– Это тебе кажется, что несколько лишних часов жизни – мелочь. А для нее это много, это как несколько лет для нас, – говорила Маринка, склоняясь над подоконником, куда она высаживала свою спасенную. – Жизнь надо беречь…
– Ну и что ты собираешься теперь с ней делать, доктор Швейцер в юбке?
– Я не в юбке, я в брюках, – с достоинством ответила та. – И я собираюсь проследить, чтобы она высохла и вы на нее ничего ненароком не поставили. И если ты думаешь, что оскорбил меня, обозвав одним из величайших людей в мире, то ты ошибаешься!
– Дайте я расскажу про хомяка, – замахала руками Лена. – Значит, жил у одной девочки с нашего курса хомяк. Жил он в корзине, корзина стояла на подоконнике в ее комнате в общаге, жил себе, не тужил, никто его не замечал, ну кормили иногда. А тут устроили у них в комнате вечеринку на всю нашу группу. Пришла толпа народу, было очень тесно. Начали стаскивать из других комнат стулья, сдвинули два стола, и как-то ненароком уронили этого хомяка с подоконника. И придавили креслом. Заметили причем не сразу. Парень, который в этом кресле сидел, сказал: «Что-то я как-то криво сижу», нагнулся посмотреть – а там хомяк. Довольно целый такой, но, сами, понимаете, не живой уже. Так вот, Маринка, которая тоже там была, схватила этого несчастного хомяка и давай делать ему искусственное дыхание! Рот в рот! Хомяку! И массаж сердца! Полчаса всех веселила. Толик ей говорит: «Кончай ему пальцем в пузо тыкать, это надругательство над трупом!»
– Не вижу ничего смешного, – перебивая наш смех, говорила Маринка. – Я вообще не понимаю, почему убить человека – это ужасно, убить собаку – не очень хорошо, но можно, а вот убить маленькое животное или насекомое – это вообще не замечается? Не кажется вам, что это несколько двойная мораль, а? Жизнь – она и есть жизнь, не важно, в какой оболочке она заключена в твоей или в комариной. Комар жив не больше и не меньше, чем ты, пока он жив. У него тоже мысли, чувства, дела…
– Слушай, я тебе уже говорила: становись вегетарианкой, – сказала Лена. – Почему ты, с таким мировоззрением, продолжаешь есть животных, я не пойму? Ты не думаешь, что это тоже двойная мораль?
Маринка ничего не ответила – а что на такое ответишь? И только потом уже, когда мы давно забыли об этом разговоре, занятые сборами в дорогу, она вдруг ни с того, ни с сего заявила:
– Да, я не вегетарианка. Но зазря просто так я на муравья не наступлю. И комара не убью. И, возможно, мне это на небесах или в следующей жизни зачтется.
Позже, когда девочки уже легли спать, устроившись на ковре в своих спальных мешках (Сашка даже не сделал попытки уступить им раскладной диван, где должны были спать мы: «Они же феминистки, вот мы и будем обращаться с ними, как в равными», – шепнул он мне), мы вышли на балкон покурить и Сашка предался мечтам о том, как мы вернемся с победой и какое блистательное будущее ожидает нас (в первую очередь, конечно, его, Александра Савченко).
– Потерянная деревня в сердце таежных болот. Матриархат в начале двадцать первого века. Сибирские амазонки. Это сенсация, мэн! Это – я тебе говорю – то, что прославит нас на века. Это не просто готовая кандидатская – это докторская в двадцать пять лет, мэн. Я чую сладкий аромат славы…
– Классно, – кивнул я, глядя на огромный город, лежащий у моих ног в россыпи огней. – Это уже не уровень университетского «Вестника», правда? Такая статья потянет на большой журнал. Просто не могут дождаться, как положу отчет на стол шефу.
– Я уже вазу купил. Потому что, когда мы вернемся и опубликуемся, нам некуда будет девать цветы от восторженных поклонниц, – Сашка самодовольно заложил руки за голову. – У меня, вообще, большие планы на жизнь.
– Сань, а откуда ты обо всем этом узнал? Ну, о деревне, об «амазонках»?.. Тебе кто-тот наводку дал, когда ты в первый раз тогда в Тургаево поехал?
– О, это классная история. Брат мой Женька ходил прошлой осенью с друзьями за клюквой. И там, в болоте, он нашел раненого мужика, который умер прямо у него на руках. Этот раненый успел братану сказать, что якобы его спутников перебили бабы, вышедшие из леса. И вооружены, якобы, эти бабы были луками и стрелами.
– Амазонки?!
– Погоди, не перебивай. Мужик этот прямо там и помер в болоте. Наши ребята пошли в Тургаево – заявить о находке в милицию, а в Тургаево им местные и рассказали, что дескать, и вправду есть в болоте место, где живут дикие люди, и что с ихними бабами связываться – себе дороже: если ты им не понравился – пристрелят за здорово живешь и прощения не попросят. Братан мой был так впечатлен, что, когда вернулся, – только и разговоров было, что об этом приключении. Раньше-то он тоже много рассказывал, но все больше о радиоактивном лосе и затонувшей летающей тарелке – мало ли у сборщиков «абсолютно правдивых историй». Но эта байка была, считай, из первых рук. Я стал интересоваться: неужели где-то у нас в болотах сидят новые Лыковы? И съездил сам в Тургаево.
– Как ты сурово сегодня с Леной, – заметил я, помолчав. – Грубиян ты, Санька… Хам трамвайный.
– Женщины, – наставительно заметил мой товарищ, – не любят вежливых мальчиков. Они любят уверенных в себе мужчин, добившихся успеха. Когда мы вернемся в золотой пыльце славы, все девушки будут наши. А сейчас у меня нет на них времени.
– «Первым делом – самолеты»?
– Безусловно. Сначала – самолеты, потом – слава и известность, и только потом – нежная ручка, которая погладит твою грудь, всю в орденах, или в нашем случае – в Хьюго Боссе…
Я рассмеялся и стряхнул пепел. Затухающие рыже-золотые искры медленно полетели вниз и растаяли в синей темноте.
– Я сделаю это, мэн, чего бы мне это не стоило, – говорил Сашка. – Это шанс, какой дается раз в жизни. Это и есть везение: нам дали шанс, остальное мы должны сделать сами. Я не собираюсь до старости кваситься в этом болоте, мэн…
Меня покоробили его слова: если Сашка считал болотом Новосибирск – трехмиллионный, все-таки, город с одним из лучших университетов – то в каком положении, по его мнению, был я, мы трое, приехавшие из города с пятизначными телефонными номерами? Значит, мне тем более нужно было изо всех сил стараться, чтобы вырваться из провинциальной безвестности к чему-то лучшему, к чему-то большему… Достойному! До пенсии быть учителем истории в районной школе? Нет уж, извините, у меня другие планы на жизнь. И Сашка прав: их, действительно, пора начинать осуществлять. Стать первооткрывателем «Сибирских амазонок» – это сильно, это хороший вклад в научную карьеру. На таких темах делают имена. То, что Сашка говорил, я чувствовал всей силой души.