Амелия
Шрифт:
Когда полковник и священник ушли, Бут сообщил Амелии о полученном им приглашении. Пораженная этой новостью, она обнаружила столь очевидные признаки замешательства и тревоги, что это никоим образом не ускользнуло бы от внимания Бута, если бы в душе его шевельнулось хотя бы слабое подозрение и подсказало ему, куда следует обратить взгляд; ведь подозрительность – это, без сомнения, могучее увеличительное стекло, которое помогает нам отчетливо разглядеть почти все, что происходит в чужих душах; если же к нему совсем не прибегать, – нет ничего более пораженного слепотой, нежели человеческая природа.
Оправившись от первого смятения, Амелия ответила:
– Дорогой мой, я буду обедать с вами в любом месте, куда вы прикажете мне приехать.
– Вы меня очень этим обяжете, душа моя, – воскликнул Бут, – а соблюдать покорность вам будет совсем нетрудно: все мои приказания сводятся к тому, чтобы вы следовали своим склонностям.
– Мои склонности, – проговорила Амелия, – могут показаться вам чересчур сумасбродными и стесняющими вас, потому что мне всегда хочется быть с вами и вашими детьми, да разве что иногда с одним-двумя из наших друзей.
– Но, дорогая моя, – перебил ее Бут, – побывав в многолюдной компании, мы тем более потом способны насладиться обществом друг друга, оставшись наедине, а на этот раз мы особенно приятно проведем время – ведь с нами будет обедать доктор Гаррисон.
– Надеюсь, дорогой, что вам и впрямь будет там приятно, – отозвалась Амелия, – но мне, признаюсь, доставило бы больше радости провести несколько дней с вами и детьми и никого больше не видеть, кроме, пожалуй, миссис Аткинсон, к которой я чрезвычайно привязалась и которая нисколько не была бы нам помехой. Но коль скоро вы обещали, делать нечего, придется мне тогда снести это испытание.
– Дитя мое, – воскликнул Бут, – если бы я мог предвидеть, что это будет вам хоть сколько-нибудь неприятно, я бы отказался; впрочем, я догадываюсь, кто вызывает у вас неприязнь.
– Неприязнь! – воскликнула Амелия. – Я не питаю в душе никакой неприязни.
– Ну, ну, полноте же, – возразил Бут, – будьте со мной откровенны, ведь мне известно, к кому вы испытываете неприязнь, хотя и не желаете в том признаться.
– Боже милосердный! – воскликнула Амелия в испуге. – Что вы имеете в виду, какую там еще неприязнь?
– А то, что вам неприятно общество миссис Джеймс, – выпалил Бут; – должен признаться, что в последнее время она вела себя с вами не так, как вы заслуживаете, но вам не следует обращать на это внимание ради ее мужа, которому мы с вами оба столь многим обязаны, – ради этого достойнейшего, честнейшего, великодушнейшего в мире человека; такого преданного друга ни у кого еще не было.
Амелия питала совсем иные опасения, и она было заподозрила, что муж догадался о них, поэтому она несказанно обрадовалась, увидя, что он идет по ложному следу. Она решила поэтому укрепить заблуждение Бута и признала его догадку справедливой; но, прибавила она, удовольствие, которое ей доставит мысль, что она уступила желанию мужа, с лихвой возместит какие угодно огорчения, и тут же, торопясь завершить этот разговор, объявила ему о своем согласии.
В действительности же бедной Амелии предстояло теперь самое тягостное испытание, ибо она считала необходимым во что бы то ни стало скрыть от мужа подозрения, возникшие у нее насчет полковника. Ведь она достаточно хорошо знала нрав Бута, равно как и нрав его друга или скорее врага (на языке, принятом в свете, эти слова часто являются синонимами), поэтому у нее были самые веские основания опасаться рокового исхода в случае, если бы и у ее мужа возникли по поводу Джеймса те же мысли, которые неотступно преследовали ее и не давали покоя.
И так как Амелия знала, что малейшая с ее стороны нелюбезность или малейшая сдержанность по отношению к Джеймсу, который столь явным образом оказывал Буту и ей величайшие услуги, могут навести мужа именно на такие мысли, она очутилась перед самым ужасным выбором, какой только может возникнуть перед добродетельной женщиной, поскольку ее вынужденная любезность может иногда дать немалые преимущества отъявленному волоките, а нередко принести ему и наивысший триумф.
Одним словом, ради того, чтобы у ее мужа не возникло и тени подозрения, Амелия вынуждена была вести себя так, что это могло, она отдавала себе отчет, поощрить домогательства полковника, – положение, требующее, возможно, не меньше благоразумия и такта, нежели любое другое, в котором могут проявиться героические свойства женского характера.
Глава 3
Беседа между доктором Гаррисоном и другими гостями
На следующий день Бут и его жена встретились со священником на званом обеде у полковника Джеймса, где присутствовал также и полковник Бат.
В продолжении всего обеда, или, вернее, до того момента, как дамы встали из-за стола, ничего примечательного не произошло. Однако все это время полковник вел себя так, что Амелия, прекрасно понимавшая все оттенки его слов, испытывала чувство неловкости, хотя эти оттенки были слишком тонкими и неуловимыми, чтобы их мог подметить кто-либо еще из присутствующих.
Когда дамы удалились, а это произошло, как только Амелии удалось уговорить миссис Джеймс перейти в гостиную, полковник Бат, достаточно оживившийся после выпитого за обедом шампанского, принялся выставлять напоказ свое благородство.
– Послушайте, юный джентльмен, – обратился он к Буту, – мой зять рассказал мне, что какие-то негодяи позволили себе недавно бесцеремонно с вами обойтись; я, конечно, не сомневаюсь, что вы с ними сполна за это разочтетесь.
Бут ответил, что не понимает, о чем идет речь.
– Что ж, мне придется в таком случае высказаться без обиняков, – воскликнул полковник. – Я слыхал, что вы были под арестом; полагаю, вам известно, какого рода удовлетворение должен в таком случае потребовать человек чести.
– Прошу вас, сударь, – заметил священник, – не следует больше упоминать об этом. Я убежден, что капитану не потребуется давать кому бы то ни было удовлетворения, пока он способен его дать.
– Я что-то не пойму, сударь, – насторожился полковник, – что вы подразумеваете под словом «способен»?