Амелия
Шрифт:
Так закончился этот разговор; все последующее (до той минуты, когда священник предложил Буту прогуляться вместе с ним в Парке) не представляет для читателей особого интереса.
Глава 5, повествующая о разговоре Амелии с доктором Гаррисоном и его последствиях
Оставшись одна, Амелия погрузилась в глубокое раздумье о своем положении; она видела, что ей будет очень трудно противиться настояниям мужа, поддерживаемым авторитетом священника; тем более, что она прекрасно отдавала себе отчет в том, сколь безрассудными должны были казаться ее доводы всякому, кто не подозревал истинных причин ее упорства. С другой стороны, она была полна решимости, невзирая на последствия, твердо стоять на своем и отказаться принять приглашение полковника.
Когда она, казалось, перебрала в уме все, что можно было предпринять и совершенно извела и измучила себя тщетными попытками найти какой-нибудь выход, ее вдруг осенила мысль, которая тотчас принесли ей некоторое успокоение. Эта мысль заключалась в том, чтобы поверить свои опасения священнику и рассказать ему все без утайки. Такое решение показалось ей теперь настолько здравым, что она удивилась, как она не подумала об этом раньше, но таково уж свойство отчаяния – оно ослепляет нас и лишает способности видеть спасительное средство, сколь бы оно ни было доступно и очевидно.
Утвердившись в этом решении, она написала священнику короткую записку, в которой уведомляла его, что ей необходимо сообщить ему нечто чрезвычайно важное, однако это непременно должно остаться тайной от ее мужа; она также просила его постараться увидеться с ней возможно скорее.
Получив эту записку днем, доктор Гаррисон без промедления откликнулся на просьбу Амелии; он застал ее за чаем в обществе мужа и миссис Аткинсон и, подсев к столу, присоединился к ним.
Вскоре после того, как был убран чайный стол, миссис Аткинсон вышла из комнаты, и тогда священник сказал, обращаясь к Буту:
– Полагаю, капитан, вы преисполнены подобающего послушания, которое надлежит выказывать церкви, хотя наше духовенство не часто требует этого от своей паствы. Тем не менее, иногда бывает уместно использовать нашу власть, дабы напомнить мирянам об их долге. А посему должен сказать вам, что у меня есть к вашей жене личное дело, и я ожидаю, что вы без промедления оставите нас вдвоем.
– Клянусь, доктор, – ответил Бут, – я твердо убежден, что ни один католический духовник не провозгласил бы свою волю и желание с большей торжественностью и достоинством, и поэтому никому из них не выказывалось и столь незамедлительное послушание.
Бут тотчас же вышел из комнаты, попросив священника вновь позвать его как только тот переговорит с Амелией об интересующем его деле.
– Как видите, сударыня, – сказал священник, обратясь к Амелии, когда они остались вдвоем, – я выполнил ваш приказ и готов выслушать важную тайну, о которой вы мне писали.
И тут Амелия рассказала своему другу все, что ей было известно о полковнике Джеймсе, все, что она видела и слышала, и все, о чем она подозревала. Добрая душа – священник был, судя по всему, настолько потрясен всем услышанным, что пребывал некоторое время в молчаливом изумлении. Увидя это, Амелия спросила:
– Чем вы так поражены, сударь? Неужели подлость так редко встречается?
– Конечно, нет, дитя мое, – проговорил священник, – но я потрясен тем, как искусно она скрыта под столь добродетельной личиной. Кроме того, признаться вам откровенно, тут, видимо, задето и мое тщеславие, – меня так ловко обвели вокруг пальца. Я и в самом деле испытывал к этому человеку чрезвычайное уважение: помимо восхищенных отзывов о нем вашего мужа и многочисленных свидетельств, которые служат к его чести, он обладает еще и самой привлекательной и располагающей наружностью, какую я когда-либо встречал. А ведь недаром говорится, что красивое лицо – это рекомендательное письмо. [257] О, Природа, Природа, почему ты так бесчестна, что то и дело посылаешь миру людей с такими лживыми рекомендациями?
257
Почти дословно та же самая мысль выражена в очерке Джозефе Аддисона, напечатанном в популярнейшем журнале начала века «Зритель». «Афоризм, принадлежащий древнему философу, гласит, что «красивое лицо – это рекомендательное письмо»«(№ 221. 13 нояб. 1711 г.). Высказывалось предположение, что под философом Аддисон имел в виду Аристотеля, которому Диоген Лаэртский (нач. III в.н. э.) приписывает сходную мысль в своей книге «О жизни, учениях и изречениях знаменитых философов» (V, 19–20), хотя там Аристотелю приписаны на сей счет лишь слова, что красота – это дар божий, и что «на вопрос, почему так приятно водиться с красивыми людьми, он сказал: кто спрашивает так, тот слеп» (пер. М.Л. Гаспарова).
– Ах, дорогой доктор, – воскликнула Амелия, – я становлюсь от этого сама не своя: ведь выходит, что едва ли не все люди в душе своей негодяи и подлецы.
– Стыдитесь, дитя мое! – укорил ее священник. – Не следует делать вывод, столь порочащий Создателя. Человеческая природа по сути своей далека от порочности, она с избытком наделена отзывчивостью, милосердием и состраданием, она жаждет одобрения и почестей и остерегается позора и бесчестья. Однако дурное воспитание, дурные привычки и обычаи развращают нашу природу, а безрассудство влечет ее к пороку. Мирские правители, а также, боюсь, и духовенство повинны в падении нравов. Вместо того, чтобы всеми имеющимися в их распоряжении средствами противодействовать пороку, они слишком уж склонны смотреть на него сквозь пальцы. Взять, к примеру, тяжкий грех прелюбодеяния; приняло ли правительство какой-нибудь закон, карающий его? [258] стремится ли духовный пастырь наставить на путь истинный нарушающих его? И, с другой стороны, наносит ли особенно закоренелая приверженность этому пороку хоть какой-нибудь ущерб карьере или репутации повинного в нем человека в обществе? Преграждает ли это ему путь к более высоким государственным должностям, я чуть было не сказал – церковным? Кладет ли это какое-нибудь пятно на его герб, служит ли препятствием для получения почестей? Разве такого человека не встречаешь каждый день в обществе самых знатных женщин или в кабинетах самых влиятельных особ и даже за столом епископов? Что же тогда удивительного в том, что общество в целом относится к этому чудовищному преступлению как к поводу для шутки, и что люди не противятся искушению своего ненасытного аппетита, коль скоро его удовлетворению потворствует закон и оправданием ему служит укоренившийся обычай? Я убежден, что даже в характере этого самого полковника заложены и добрые задатки, потому что он проявлял дружелюбие и щедрость к вашему мужу еще до того как стал помышлять о посягательстве на вашу добродетель; в истинно христианском обществе, к каковому наше, мне кажется, приближается не более, чем любая провинция в Турции, этот же самый полковник, вне всякого сомнения, был бы достойным и полезным гражданином.
258
Свидетельством того, что Филдинг и в самом деле был чрезвычайно озабочен нравственным состоянием английского общества, особенно высших его слоев, может служить также то обстоятельство, что он посвятил вопросу о наказании супружеских измен два номера своего» Ковент-Гарденского журнала» (№ 67 и 68 от 21 и 28 окт. 1752 г.), в которых он в, частности, перечисляет наказания, которым подвергали за такой проступок у евреев (смертная казнь, как и за убийство), египтян (тысяча плетей ему и отрезание носа у изменницы), древних греков (Троянская война из-за Елены) и т. д., а посему он не может понять, почему в Англии закон не рассматривает это, как преступление, ибо прелюбодеяние следует считать столь же позорным, как воровство. Кроме того, Филдинг открыто здесь объявляет, что как судья он не мог в таких случаях содействовать торжеству справедливости.
– Дорогой мистер Гаррисон, – воскликнула Амелия, – вы поистине самый мудрый и самый лучший человек на свете…
– Ни слова о моей мудрости, прошу вас, – перебил ее доктор. – У меня нет ее и в помине… и я нисколько не искушен в хрематистике, [259] как это называет мой старый приятель. Я понятия не имею, как раздобыть хотя бы шиллинг и как удержать его в кармане, когда он у меня завелся.
– Но зато вы постигли человеческую природу до самой ее сути, – ответила Амелия, – и ваш разум – это поистине кладезь древней и современной премудрости.
259
Так Аристотель называет в своей «Политике» искусство наживать богатство (примеч. Г. Филдинга).
См.: Аристотель. Политика, 1, 2, 3.
– Хотя вы и льстивая маленькая плутовка, – воскликнул пастор, – но я все равно вас люблю и, в доказательство отвечу вам такой же лестью и скажу, что вы поступили в высшей степени благоразумно, скрыв все это от мужа. Однако вы поставили меня теперь в затруднительное положение: ведь я обещал вновь пообедать с этим господином завтра, и из-за вас мне теперь невозможно будет сдержать свое слово.
– Нет-нет, дорогой мистер Гаррисон, – воскликнула Амелия, – ради всего святого, будьте осторожны! Ведь если вы проявите к полковнику хоть какое-нибудь неуважение, мой муж может что-то заподозрить… особенно после нашего разговора наедине.
– Не тревожьтесь, дитя мое. Я не дам для этого капитану Буту ни малейшего повода. А для большей уверенности в том, что это не произойдет, на некоторое время отлучусь. Ведь не думаете же вы, надеюсь, что после всего услышанного я совершенно изменю самому себе и стану изображать приязнь к человеку, способному на такую низость. Кроме того, я не давал полковнику твердого обещания прийти к нему и неизвестно удалось бы мне встретиться с ним, даже если бы я не узнал от вас ничего. Дело в том, что я со дня на день ожидаю старого друга; он живет в двадцати милях от Лондона и придет сюда пешком, чтобы увидеться со мной; я непременно должен с ним встретиться: он очень беден и может подумать, что я именно по этой причине не питаю к нему должного почтения.