Амелия
Шрифт:
Вот почему мне представляется, что такое отношение Аксила к людям подобает скорее христианину, а не язычнику, ибо Гомер не мог заимствовать его ни у кого из своих языческих богов. Кому же мы в таком случае подражаем, проявляя благожелательность ко всем людям без изъятия?
– У вас поразительная память! – воскликнул пожилой джентльмен. – Тебе, сынок, и впрямь не следует состязаться в таких вещах с доктором.
276
ибо он (Господь) повелевает солнцу своему восходить над злыми и добрыми и посылает дождь на праведных и неправедных (др. – греч.)
Матф. V, 45.
– Я не стану спешить со своим мнением, – воскликнул его сын. – Во всяком случае мне известно, как истолковывает эти строки святого Матфея мистер Пул [277] … он говорит, что это означает только «собирать на их голову горящие угли». [278] И как нам, скажите пожалуйста, понимать тогда строки, непосредственно предшествующие тем, что вы процитировали… «любите врагов ваших, благословляйте проклинающих вас, благотворите ненавидящим вас?» [279]
277
Пул Мэтью (lb24-1679) – пресвитерианин, автор «Комментариев к Священному Писанию» {Pool M. Annotations upon the Holy Bible. L., 1683–1685. Vol. 1–2); однако комментарий, на который ссылается молодой церковнослужитель, к стихам 44-му и 45-му главы V Евангелия от Матфея, напечатанный во 2-м томе «Комментариев…» Пула, принадлежит не ему, а тем, кто завершал его труд; они представились в книге как «рассудительные и ученые церковнослужители». Этот сводный труд, начатый Пулом, составил пять томов и получил название Синопсиса.
278
Оппонент доктора Гаррисона цитирует лишь окончание 20-го стиха (гл. 12) Послания апостола Павла к римлянам и намеренно подчеркивает именно эти слова, как и Пул в своих комментариях. Полностью этот стих выглядит в синодальном переводе так: «Если враг твой голоден, накорми его, если жаждет, напои его; ибо делая сие, ты соберешь ему на голову горящие уголья» (см. также Книгу притчей Соломоновых, XXV, 21–22).
279
Матф. V, 44.
– Вам, мой юный джентльмен, я полагаю, известно, – сказал доктор, – как обыкновенно истолковывают эти слова. Упомянутый вами комментатор, мне кажется, говорит нам, что здесь не следует понимать любовь в буквальном смысле, в значении душевной снисходительности; вы можете ненавидеть своих врагов, как врагов Господних, и стремиться должным образом отомстить им во славу Его, да и ради себя стремиться умеренно взыскать с них; но только вам следует в таком случае любить их такой любовью, которая совместима с такими вещами… то есть, выражаясь яснее, вы должны любить их и ненавидеть, благословлять и проклинать, творить им благо и зло.
– Превосходно! Восхитительно! – воскликнул пожилой джентльмен. – У вас неподражаемый дар обращать разговор в шутку.
– Что до меня, – заметил его сын, – то я не одобряю шуток, когда речь идет о столь серьезных предметах.
– И я, разумеется, тоже, – согласился доктор, – а посему я изложу вам свое мнение как можно более серьезно. Эти два стиха, [280] взятые вместе, содержат весьма определенную заповедь, выраженную самыми ясными словами и подкрепленную красноречивейшим примером поведения Всевышнего, и, наконец, следование это заповеди великодушно вознаграждается тем, что, как сказано там же: «…дабы вы могли быть детьми…» [281] и так далее. Ни один человек, понимающий, что значит любить, благословлять и творить добро, не может превратно истолковать смысл этих строк. Однако, если они все же нуждаются в каком-то пояснении, то его можно в достаточной мере найти в том же Священном Писании. Итак, «если враг твой голоден, накорми его, если жаждет – напои его; не воздавай злом за зло или ругательством на ругательство; напротив – благословляй». [282] И эти слова, конечно же, не нуждаются в пояснениях тех людей, которые, будучи не в силах склонить свои души к покорности заповедям Писания, пытаются перетолковать Писание в соответствии со своими склонностями.
280
Т. е. 44-й и 45-й V главы Евангелия от Матфея.
281
Все тот же 44-й стих; в русском синодальном переводе: «да будете сынами Отца Вашего небеснаго».
282
Здесь частично и не совсем точно процитировано Первое послание апостола Петра (III, 9).
– Как благородно и справедливо замечено! – воскликнул пожилой джентльмен. – Что и говорить, мой друг, вы чрезвычайно проникновенно истолковали этот текст.
– Но если смысл этих слов именно таков, – возразил юноша, – тогда должен наступить конец всякому закону и справедливости, потому что я не представляю себе, как после этого любой человек может преследовать врага по суду.
– Прошу прощения, сударь, – воскликнул доктор, – разумеется, никто не может и не должен преследовать обидчика просто как врага или из жажды мести, но как нарушителя законов своей страны – не только может, но и обязан. [283] Когда должностные лица или служители правосудия наказывают преступников, разве ими движет жажда мести? По какой еще причине они (по крайней мере в обычных случаях) заботятся о том, чтобы подвергнуть виновных наказанию, если не во исполнение служебного долга? Так почему тогда частное лицо не может передать обидчика в руки правосудия из тех же похвальных побуждений? Любого рода месть, конечно же, строго возбраняется, а посему – точно так же как мы не должны осуществлять ее собственноручно – мы не должны использовать закон в качестве орудия личной злобы и мучить друг друга враждебностью и злопамятностью. И разве столь уж затруднительно подчиняться этим мудрым, великодушным и благородным заповедям? Если месть и в самом деле самый лакомый кусочек (как угодно было назвать ее некоему церковнослужителю, [284] что не слишком-то служит к его чести) из всех, какие дьявол когда-либо ронял в рот грешника, то надобно все же признать, что угощение обходится нам нередко по меньшей мере слишком дорого. Это лакомство, если оно действительно является таковым, достается нам ценой больших тревог, затруднений и опасности. Как ни приятно смаковать его, после него неизбежно остается некоторый горький привкус; посему его можно назвать лакомством лишь отчасти, ибо даже при самом алчном аппетите наступает вскоре пресыщение, и неуемное стремление к нему очень скоро оборачивается отвращением и раскаянием. Я допускаю, что внешне оно кажется в какой-то мере соблазнительным, но оно подобно прекрасному цвету некоторых ядовитых зелий, от коих, сколь они не притягательны для нашего взора, забота о своем благополучии все же велит нам воздерживаться. И для такого рода воздержания нет нужды в каком-либо божественном повелении, а достаточно одного благоразумия, примерам чему у греческих и латинских писателей несть числа. Может ли поэтому христианин не испытывать стыда оттого, что для него в камень преткновения превратилась заповедь, которая не только согласуется с его мирскими интересами, но и диктуется столь благородным мотивом.
283
В своем трактате «Исследование причин недавнего роста грабежей…» Филдинг вновь обращается к этой мысли: закоренелые преступники часто остаются в живых и на свободе, продолжают творить зло «из-за неуместной отзывчивости и сочувствия к ним со стороны тех, кто может и должен был преследовать их. Такому человеку я хотел бы внушить следующие соображения: Первое. Если он хороший человек, то должен принять во внимание, что первейший его долг – это долг перед родиной, для безопасности и блага которой учреждены все законы, а посему его родина требует от него содействовать всеми имеющимися в его распоряжении средствами исполнению этих законов. Разбой – это преступление не только против отдельного человека, но и против общества, которое поэтому имеет право преследовать виновного, и тот, кто препятствует или сдерживает такое преследование, отнюдь не является невинным человеком, но, напротив, повинен в тягчайшем преступлении против общественного блага» (см.: Fielding H. The complete works. Vol. 1– 16. L., 1967. Vol. 13 (Legal writings). P. 110–111).
284
Филдинг имеет здесь в виду Роберта Саута (1634–1716), богослова, о котором он был очень высокого мнения; как указывает в своем комментарии Ф. Боуэрс, приведенная далее мысль о мести взята Филдингом из проповеди Саута на тему строк из XXV главы Первой книги царств (2-35). В этой главе рассказывается о том, как грубо и негостеприимно обошелся с пастухами Давида богатый человек по имени Навал. Давид решил ему за это отомстить, но жена Навала, умная и красивая Авигея, желая загладить проступок мужа, выехала навстречу Давида с хлебами, вином и прочей снедью и на коленях молила Давида, чтобы он не проливал напрасно крови и удержался от мести. И в ответ на это в стихах 32 и 33 Давид благодарит Бога, пославшего Авигею навстречу ему, и благословляет ее за то, что она удержала его от мести. Поэтому справедливо замечание Боуэрса, что неодобрительный отзыв о Сауте отнесен, в сущности, к одной вырванной из контекста проповеди фразы, тогда как смысл всей проповеди в целом как раз совпадает с мнением и аргументами доктора Гаррисона.
Эти мысли Гаррисона привели пожилого джентльмена в неописуемый восторг, и после многочисленных комплиментов, высказанных по этому поводу, он сказал, обратясь к сыну, что тот получил сейчас возможность постичь за один день больше, нежели в университете за целый год.
Сын ответил, что услышанная им точка зрения в целом весьма интересна и что с большей частью сказанного он вполне согласен, «однако, – продолжал он, – я считаю необходимым сделать некоторые разграничения…», но тут его разграничения были прерваны возвращением Бута с Амелией и детьми.
Глава 9
Сцена остроумия и юмора в современном вкусе
После обеда пожилой джентльмен предложил отправиться на прогулку в сады Воксхолла, [285] о которых он очень много наслышан, однако ни разу там не бывал.
Доктор охотно согласился с предложением своего друга и послал нанять две кареты, в которых могла бы поместиться вся компания. Однако, когда слуга уже ушел, Бут пояснил, что ехать сейчас было бы слишком рано.
– Вот как, – сказал доктор, – ну, что ж, в таком случае мы посетим сначала самое великое и возвышенное зрелище на свете.
285
Сады Воксхолла – модные увеселительные сады, расположенные на южном берегу Темзы, открытые, возможно, незадолго перед Реставрацией (1660); после того как их владельцем стал приятель Филдинга Джонатан Тайерс (с 1728 и по 1767 г.) и особенно после посещения садов принцем Уэльским в 1732 г., они стали самым модным местом для гуляний. Вдоль аллей были выстроены павильоны, разделенные на отдельные кабинеты или лоджии, где стояли столы; ужинавшие там люди могли одновременно обозревать гуляющую по аллеям публику; в этих павильонах висели зеркала, люстры и картины, иллюстрирующие сцены из пьес Шекспира; была в Воксхолле и большая ротонда, стены которой были разрисованы; в небольшой рощице, скрытый от глаз посетителей, играл оркестр. Сезон в Воксхолле длился с мая по конец августа, но летом аристократическая публика и обзаводившиеся в подражание знати загородными поместьями буржуа покидали город, поэтому в августе здесь бывала публика попроще, главным образом лондонское мещанство. Добраться до Воксхолла было непросто: мосты через Темзу бывали так запружены каретами, что многие, как и герои романа Филдинга, предпочитали плыть туда на лодках.
Услыхав это, дети тотчас навострили уши, а все остальные никак не могли взять в толк, что именно он имеет в виду; Амелия же спросила, на какое зрелище он может повезти их в такое время дня.
– Представьте себе, – сказал доктор, – что я собираюсь повезти вас ко двору.
– В пять часов пополудни! – воскликнул Бут.
– Да! Предположим, что я пользуюсь достаточным влиянием, дабы представить вас самому королю.
– Вы, конечно, шутите, сударь, – воскликнула Амелия.
– А вот и нет, я говорю совершенно серьезно, – ответил доктор. – Я представлю вас тому, перед кем величайший из земных повелителей во много раз ничтожнее, чем самая презренная тварь в сравнении с ним самим. И какое другое зрелище может в глазах мыслящего существа сравниться с ним? Если бы вкус людей не был столь непоправимо испорчен, где бы тогда суетный человек обретал благородство и где бы любовь к удовольствиям могла найти наиболее достойное удовлетворение, как не на богослужении? Каким восторгом должна наполнять нашу душу мысль о том, что мы допущены предстать перед самым высоким нашим повелителем! Жалкие дворы королей открыты для немногих, да и для тех лишь в определенное время, но каждому из нас и в какое угодно время не возбраняется предстать перед этим славным и милосердным властелином.
Священник продолжал развивать эту мысль, когда возвратившийся слуга доложил, что кареты поданы, и тогда вся кампания с живейшей готовностью последовала за доктором, который повез их в Сент-Джеймскую церковь. [286]
Когда служба окончилась и они вновь сели в кареты, Амелия поблагодарила доктора за то, что он представил богослужение в столь возвышенном свете, уверяя его, что никогда в жизни она не молилась с таким воодушевлением, как сегодня, и что благотворное воздействие урока, который он ей сегодня преподал, она будет испытывать до конца своих дней.
286
Сент-Джеймская церковь – выстроенная по проекту Кристофера Ренна, и освященная в 1684 г. была одной из главных приходских церквей в Вестминстере; расположенная рядом с королевским дворцом, она посещалась членами королевской семьи и знатью.
Тем временем кареты подъехали к берегу Темзы, где вся компания пересела в лодку и поехала в сторону Воксхолла.
Необычайная красота и изысканность этого места достаточно хорошо известны едва ли не каждому из моих читателей; последнее обстоятельство я считаю для себя весьма благоприятным, ибо дать сколько-нибудь полное представление о Воксхолле было бы для моего пера задачей непосильной. Чтобы описать всю своеобразную прелесть этих садов, мне пришлось бы употребить столько трудов и извести столько бумаги, сколько понадобилось бы для перечисления всех добрых дел их владельца, чья жизнь подтверждает справедливость наблюдения, вычитанного мной у одного из писателей-моралистов: истинно изысканный вкус сочетается обычно с душевным превосходством, или, иными словами, истинная добродетель – не что иное, как истинный вкус.