Амелия
Шрифт:
С этими словами он распахнул полы своего кафтана и продемонстрировал свои карманы, на удивление напоминавшие сосуды Белид. [33]
Такая защитительная речь привела Бута в некоторое смущение. Он сказал, что табакерка была железная и настолько недорогая, что о ней не стоило бы и упоминать, но для него она обладает особой ценностью – как память о подарившем ее человеке, вот почему, сказал он, хотя она не стоит и шести пенсов, я охотно отдал бы крону любому, кто возвратит мне ее.
33
Т. е. бездонные или дырявые сосуды. Данаиды,
– Тогда, – ответствовал Робинсон, – вам достаточно только уведомить арестантов о своем намерении и вне всякого сомнения ваша табакерка вскорости вернется к вам.
Бут без промедления последовал его совету и небезуспешно, ибо методист тут же принес табакерку, которую он, по его словам, якобы нашел на полу и давно бы уже возвратил, если бы только знал, чья она; возведя очи горе, он присовокупил, что святой дух не позволил бы ему умышленно утаить чужое добро, сколь ничтожной ни казалась бы цена.
– Ой ли, приятель? – съязвил Робинсон. – Не ты ли частенько говаривал, будто чем человек греховнее, тем лучше, лишь бы он был, как это у вас называется, верующим?
– Вы превратно меня поняли! – вскричал Купер (таково было имя методиста). – Ни один человек не может быть грешен после того, как на него снизошла благодать. Велика разница между днями, проведенными в грехе, и днями после покаяния. Ведь я и сам когда-то был грешником.
– Охотно тебе верю! – воскликнул, усмехнувшись, Робинсон.
– А меня не занимает, чему верит безбожник, – ответствовал тот. – Хоть ты, я вижу, и готов облыжно уверять, будто табакерку украл я, но что мне твоя злоба, коли Господь ведает, что я невиновен.
С этими словами ой удалился, получив обещанное вознаграждение, а Бут, обратясь к Робинсону, пылко просил простить ему беспочвенные подозрения, что тот без долгих раздумий и сделал, сказав:
– Так ведь вы, сударь, ни в чем меня и не обвиняли; вы подозревали какого-то шулера, с которым у меня нет решительно ничего общего. Вот если бы мой приятель или знакомый с легкостью поверил бы любой возведенной на меня напраслине, – тогда дело иное; но обижаться на вас за то, что вы поверили словам какой-то потаскухи или поклепу пройдохи, который угодил сюда за то, что шарил по чужим карманам, о чем вы, возможно, не знали, у меня нет никакой причины. И коль скоро вы принимали меня за шулера, то у вас были все основания подозревать меня в чем угодно; ведь я и сам очутился здесь по ложному показанию одного из таких вот негодяев, который мошеннически обыграл меня за картами, а потом, прослышав, что я намерен обвинить его перед судьей, предупредил меня, напав на меня первым: судья Трэшер выдал ордер на мой арест и, не дав мне сказать ни слова в свое оправдание, упек сюда.
Это признание вызвало у Бута живейшее сочувствие; он предложил Робинсону пообедать с ним, и остаток дня они провели вместе. После обеда, желая доставить приятелю удовольствие, Бут сел с ним за карты; сначала ставили по полупенсовику, а потом и по шиллингу, и тут фортуна оказалась столь благосклонна к Робинсону, что вскоре Бут проигрался в пух и в прах.
Такую поразительную удачливость игрока люди, не очень-то верящие в божественность фортуны, нередко принимают за нечто другое. Я знавал, например, в Бате одного чужестранца, которому весь вечер так везло (я мог бы, пожалуй, сказать – не везло), что почти всякий раз, как он сдавал карты, главные онёры [34] попадали именно к нему, и в результате на следующий день все присутствовавшие старались держаться от него подальше. Как бы там ни было, но мистер Бут, несмотря на природную доверчивость, начал все же
34
В игре в вист четыре главных козыря – туз, король, дама, валет.
Наутро голод вновь посетил мистера Бута и застал его в том же положении, что и накануне. Поразмыслив немного, он решил попросить мистера Робинсона ссудить ему один-два шиллинга из тех, что еще недавно принадлежали ему. Помимо прочего такой эксперимент, как он считал, утвердил бы его в добром или дурном мнении относительно этого джентльмена.
Выслушав эту просьбу, Робинсон с живейшим участием ответствовал, что весьма охотно удовлетворил бы ее, если бы блудница фортуна не сыграла с ним одну из своих шуток; «ведь после того, как я вас обыграл, – пояснил он, – меня так обчистили, что не только ваших, но и моих собственных денег у меня совсем не осталось». Он собирался и далее разглагольствовать на эту тему, но мистер Бут, вне себя от негодования, покинул его.
Бедняга предался было размышлениям о своих невзгодах и, как ему представлялось, низости окружающих, но вскоре тот же самый человек, который днем ранее вручил ему неизвестно кем присланную гинею, вновь подошел к нему и сказал, что некая находящаяся в сем, как он выразился, узилище дама просит оказать ей любезность и навестить ее.
Мистер Бут тотчас ответил. согласием и был препровожден в одну из тюремных камер, где сразу же удостоверился, что миссис Винсент – не кто иная, как его старая знакомая мисс Мэтьюз.
Глава 6, содержащая рассказ о необычном поведении мисс Мэтьюз во время ее встречи с Бутом, а также некоторые попытки доказать с помощью доводов и авторитетных источников, что для женщины вполне возможно казаться такой, каковой она на самом деле не является
С того времени, как мистер Бут и мисс Мэтьюз виделись друг с другом, минуло уже восемь или девять лет, а посему нынешняя их встреча в столь необычном месте в равной мере поразила их обоих.
После обмена незначащими любезностями дама поведала мистеру Буту, что прослышала, будто в тюрьме находится человек, знавший ее под именем мисс Мэтьюз, и тотчас пожелала выяснить, кто же это такой; увидев Бута через окно, она, разумеется, тотчас узнала его и, будучи уведомлена о его бедственном положении, движимая горячим сочувствием, послала ему накануне гинею; затем мисс Мэтьюз рассыпалась в извинениях за то, что не попыталась сразу же увидеться с давним знакомым: помехой встрече, по ее словам, послужило крайнее душевное смятение.
Изысканным образом заверив даму в своей глубочайшей признательности, Бут прибавил, что ее волнение нисколько его не удивляет, и выразил искреннюю озабоченность ее пребыванием в этих стенах.
– Но я все же надеюсь, сударыня, – тут он запнулся, а дама, заплакав навзрыд, воскликнула в отчаянии:
– Ах, капитан, капитан! чего только не произошло со дня нашей последней встречи. Боже милостивый! могла ли я когда-нибудь предположить, что нам суждено будет в следующий раз увидеться именно здесь?
Сказав это, мисс Мэтьюз бросилась в кресло и дала волю своему отчаянию. Преисполненный сострадания Бут со всей нежностью, на какую только был способен, всячески пытался успокоить ее и утешить, однако горе, очевидно, успешнее излечивало само себя, нежели все дружеские увещевания Бута. Облегчив сердце потоками слез, мисс Мэтьюз уже было вполне овладела собой, но тут Бут, к несчастью, упомянул ее отца, и скорбь охватила ее с новой силой. «Зачем, зачем вы произносите имя этого дорогого для меня человека? Я опозорила его, мистер Бут; я недостойна называться его дочерью!» Будучи не в состоянии продолжать, она вновь разразилась рыданиями.