Амелия
Шрифт:
– Ну, как же, я прекрасно это помню, – воскликнул сочинитель, – его история про петуха и быка действительно очень хороша.
При этих словах Бут с изумлением воззрился на сочинителя и осведомился, о каком быке он ведет речь.
– Сказать по чести, я это не очень хорошо помню. Ведь сколько времени прошло с тех пор, как я это читал. Но когда-то я изучил Лукиана вдоль и поперек, правда, это было еще в школе, а с тех пор редко когда его перечитывал. К слову сказать, сударь, – продолжал он, – а какого вы мнения о его «Фарсалии?» Ведь перевод мистера Роу [224] в самом деле хорош, не правда ли?
224
Роу Николас (1764–1718) – драматург, опубликовал в 1718 г. перевод поэмы о гражданской войне в Риме и битве при Фарсалии римского поэта Лукана (30–65 гг.).
– Мы, похоже, говорим с вами о разных писателях, – ответил на это Бут. – «Фарсалия», которую перевел мистер Роу, написана Луканом, а я говорил о Лукиане, греческом писателе, который, по моему мнению, величайший юморист из всех когда-либо писавших в этом роде.
– Еще бы, – воскликнул сочинитель, – какое в этом может быть сомнение! Вы совершенно правы – отличный писатель! Переводы его сочинений были бы, мне кажется, нарасхват!
– Не берусь это утверждать, – ответил Бут, – скажу лишь, что Лукиану в хорошем переводе цены бы не было. Мне как-то попался один перевод, изданный мистером Драйденом, но выполненный другими, [225] и притом, надо заметить, из рук вон плохо: они во многих местах исказили смысл Лукиана и ни в одном не сохранили дух оригинала.
225
4-томное издание Лукиана с предисловием Драйдена появилось в 1710–1711 гг.; переводы в нем были выполнены разными людьми, в том числе и Уильямом Юнгом; вскоре после выхода из печати «Амелии» Филдинг и Юнг стали рекламировать предполагаемое издание по подписке нового перевода Лукиана (уже упоминавшийся № 30 «Ковент-Гарденского журнала» был с этой целью весь посвящен Лукиану, но, несмотря на неоднократно публиковавшиеся в журнале предложения о подписке, дело продвигалось туго, и Филдинг отказался от своего замысла. В этом же номере журнала Филдинг писал, что переводы Лукиана, опубликованные Драйденом, так же напоминают оригинал, как «отвратительные подражания мазилки, рисующего почтовые вывески на домах, могут передать дух неподражаемого Хогарта».
– Очень жаль, – заметил сочинитель. – А скажите, сударь, существует ли хороший французский перевод?
Бут ответил, что он этого не знает, но очень на сей счет сомневается, потому что ему еще ни разу не доводилось видеть хороший перевод с греческого на этот язык.
– По правде сказать, – продолжал он, – мне сдается, что французские переводчики пользуются обычно не оригиналом, а только лишь латинским переводом, [226] а эти последние, насколько я могу судить по тем немногим греческим авторам, которых я читал на латыни, выполнены отвратительно. Поскольку английские переводчики пользуются большей частью именно французскими переводами, то нетрудно себе представить, насколько эти копии с плохих копий способны сохранить дух оригинала.
226
Судя по опубликованному каталогу библиотеки Филдинга, у него было несколько французских и латинских переводов Лукиана, и вполне естественно, что при его издательских намерениях он их все сличал; однако такая осведомленность в этом вопросе простого пехотного офицера Бута не может не выглядеть в высшей степени неубедительно. Читателю следует также иметь в виду, что тексты греческих классиков печатались зачастую параллельно на двух языках: греческом и латинском.
– Черт возьми, я вижу, вас не проведешь! – воскликнул сочинитель. – Как хорошо, что книгопродавцы не отличаются вашей догадливостью. Однако разве положение может быть иным, если принять во внимание, сколько они нам платят за страницу? Ведь греческий язык, согласитесь, сударь, куда как труден, и очень мало кто из пишущей братии способен читать на нем без хорошего словаря. К тому же, сударь, если бы мы стали тратить время на то, чтобы доискиваться истинного смысла каждого слова, то джентльмену не удалось бы заработать таким образом даже на хлеб и сыр. Разумеется, если бы нам платили, как мистеру Поупу за его Гомера, [227] вот тогда было бы совсем другое дело… Не правда ли, сударь, вот уж действительно самый лучший на свете перевод?
227
Издания «Илиады» (1715–1720) и «Одиссеи» (1725–1726) проводились по подписке и принесли переводчику около 9 тысяч фунтов дохода.
– Если говорить начистоту, – возразил Бут, – то я считаю, что хотя это, без сомнения, возвышенный пересказ и в своем роде прекрасная поэма, однако уж никак не перевод. К примеру, в самом начале Поуп не передал подлинной силы автора. В первых пяти строках Гомер обращается к музе, а в конце пятой строки приводит объяснение:
. [228]Ведь если эти события, – продолжал Бут, – произошли по воле Юпитера, тогда их истинные причины, как он предполагает, известны одним только богам. Переводчик же не обратил на это никакого внимания, как будто этого слова там вообще нет.
228
так воля свершалась Зевеса (др. – греч.)
пер. Н. Минского; в переводе Поупа в пятой и шестой строках идет другой текст – о непогребенных телах воинов, лежащих на пустынном морском берегу и терзаемых прожорливыми псами и голодными стервятниками; Бут далее возражает против этого перевода, ибо в нем игнорируется истинная причина, смысл всего происходящего в поэме. Следует отметить, что прежде Филдинг был другого мнения о переводе Поупа: в журнале «Борец» («The Champion») от 31 мая 1740 г. он называл его «божественным», а в «Путешествии в загробный мир и прочее» Гомер «много расспрашивал его о мистере Поупе и говорил, что очень хотел бы его увидеть, ибо читал «Илиаду» в его переводе почти с тем же удовольствием, какое, как он полагает, поэма доставляет другим в оригинале» (I, 8).
– Весьма возможно, что вы правы, – ответил сочинитель, – но я очень уж давно не читывал оригинала. Вероятно, Поуп в данном случае следовал за французским переводом. Я еще, помню, обратил внимание на то, что в примечаниях он то и дело ссылается на мадам Дасье и мосье Евстафия, [229]
К этому времени Бут получил уже достаточно ясное представление о познаниях своего собеседника в древнегреческой словесности; не пытаясь поэтому наставлять его на путь истинный, Бут заговорил о латинских авторах:
229
мосье Евстафий (1160–1198?) – архиепископ Фессаллоникийский, автор широко известных комментариев к Гомеру. Поуп действительно постоянно сверялся с переводом Дасье и комментариями «мосье» Евстафия.
– Поскольку вы, сударь, упомянули в разговоре перевод «Фарсалии», сделанный мистером Роу, – сказал он, – я хотел спросить, помните ли вы, как он передал вот это место в характеристике Катона?
…Venerisque huic maximus usus Progenies; urbi Pater est, urbique Maritus. [230]Боюсь, что смысл этих строк понимают обычно неправильно.
– Признаюсь, сударь, я этого места не помню, – замялся сочинитель. – А как вы сами считаете, какой здесь заключен смысл?
230
Фарсалия, II, 387-8; в вольном переводе Роу смысл этой строки был передан иначе: «его родина была его детьми и его супругой»; речь здесь идет о Марке Порции Катоне младшем по прозвищу Утическом (95–46 гг. до н. э.). См. примеч. V, 6; Лукан. Указ. соч. С. 39.
– Сдается мне, сударь, – заметил Бут, – что в этих словах: Urbi Pater est, urbique Maritus – Катон представлен как отец и муж города Рима.
– Совершенно справедливо, сударь, – согласился сочинитель, – и это поистине прекрасно. Не только отец своей родины, но еще и ее муж; в самом деле, до чего возвышенно!
– Простите, сударь, – перебил Бут, – но я-то как раз считаю, что у Лукана здесь совсем другой смысл. Если вы соблаговолите вдуматься в контекст, то увидите, что, похвалив Катона за умеренность в еде и одежде, автор переходит к любовным утехам, которые, как говорит поэт, Катон позволял себе главным образом для продолжения рода, и тут он добавляет: Urbi Pater est, urbique Maritus; то есть, что Катон становился отцом и мужем только для блага родного города. [231]
231
Следует отметить, что именно в таком смысле, в каком эти строки понимает Бут, переведены они в издании Loeb Classical Library, ed. Duff J., 1928, а не так как они переведены в цитируемом нами русском издании.
– Готов поклясться, что вы тут совершенно правы, – воскликнул сочинитель, – я как-то, признаться, над этим не задумывался. Так получается намного лучше, чем в переводе. Urbis Pater est… и как там еще дальше?… ах, да… Urbis Maritus. Тут вы, сударь, без сомнения, правы.
Теперь Бут, надо полагать, уже вполне удостоверился в том, сколь глубокими познаниями обладал сочинитель, но ему, однако, же хотелось еще немного его испытать. Бут спросил поэтому собеседника, какого он мнения о Лукане в целом и к писателям какого ранга его причисляет.
Такой вопрос привел сочинителя в некоторое замешательство; чуть поколебавшись, он ответил:
– Я считаю, сударь, что он, несомненно, превосходный писатель и замечательный поэт.
– Полностью разделяю ваше мнение, – согласился Бут, – однако к какому именно рангу писателей вы бы его причислили? За каким поэтом вы бы его поместили?
– Дайте подумать, – произнес сочинитель. – К какому рангу писателей я его причисляю? За каким поэтом я бы его поместил? В самом деле, за каким, гм… Ну, а вы сами, сударь, где бы его поместили?